Узлы и нити. Константин Кропоткин
на отчаяние, когда в последний день, когда уж пора было забирать сумки из гостиницы, эти двое, совсем еще дети, застряли в центре, возле церкви вида совсем не церковного, больше похожей на эксцентричный офис с утянутой к небесам угловатой головенкой.
– Хоть свечку поставим что ли, – предложил он, и там, внутри, столкнулись они с пожилой женщиной в черном одеянии с белым гимназическим воротничком, которая была к ним сурова недолго; юноша спросил, куда с молитвой и просьбой о насущном; она, остановив на нем взгляд блеклых глаз, сказала, что можно и к ней, – и, как по наитию, сообщил Кен о своей беде, о высшем образовании и даже о том, что играет его девушка на саксофоне.
– Мать ее играет, и она тоже.
– Значит, у вас есть слух, – сказала божья женщина.
– Значит, так, – признала Барби не без неловкости.
Церковь была встроена в старый дом, а в доме, наверху, было что-то вроде служебной гостиницы пополам с общежитием. Там были не комнаты, а квартиры – церковь не была бедна. Женщина призвала священника, похожего на ее брата, он объявил квартплату, оказавшуюся ниже положенной в тех местах; бюджетов двух будущих студентов было все равно маловато, но женщина божья сказала, что по выходным молодые люди могут выполнять мелкую работу при храме.
– Вы можете петь в нашем хоре, – предложила она Барби, не спросив даже, верит ли девушка в бога.
Отказаться Барби не могла. Квартира, которая им перепадала, подходила идеально. Едва войдя, Барби захотела ее, и, если б не пошли церковники на уступки, упросила бы отца дать денег побольше, воспользовалась бы его любовью к ней, слабостью к дочери отца, в вопросах денег человека, скорей, безжалостного.
Дом был стар, но, пережив недавно ремонт, был внутри современным. Это были две белые комнаты с просторным коридором, который можно было превратить в гостиную, поставив меж дверьми диван и телевизор (а на придиванный столик – фонарик в виде красной коробочки, – немедленно придумала она). Кухня была невелика, с вытянутым в бойницу окном, но достаточна для пары шкафчиков и небольшого стола. В огромных окнах двух жилых комнат строгим солдатом стоял большой старинный дом.
Барби захотела здесь жить непременно. Удивительно, как похожа она была в своей, внезапно возникшей страсти на двоюродную бабушку, рано умершую женщину, на которую даже не обращала внимания, разглядывая старые семейные фотографии. В людских отношениях, тем более, вызванных родством, мы ж не знаем, откуда что берется, как возникает, каким образом протягивается, то невидимо, то настолько зримо.
Была у Барби и прежде своя прекрасная комната, и даже целый этаж был в ее распоряжении из-за странного устройства родительского дома, но знание, что самостоятельно будет она владеть всем этим жильем, целиком, включая белую кухоньку и ванную в мелкую розочку, – увлекло ее, захватило. То, что с нею будет Кен, не мешало ей, хоть и не было его почему-то в этих волнующих мыслях о собственном, близком таком будущем. Женщине в церкви она сказала, что может не только петь, но и, если понадобится,