Узлы и нити. Константин Кропоткин
приехали сюда за образованием, – сказал он.
– Это очень важно, я всегда хотела учиться, – поспешила сказать мать Барби, стесняясь, взяв стакан с «желтым русским» обеими руками, крепко, словно положительный юноша мог его у нее отнять.
Она показалась себе дрянной и, если помнить, что случилось потом, таковой по его счету и была.
Поев, Кен отлучился в туалет.
– Ты хочешь за него замуж? – спросила мать белокурую дочь, на что та лишь произвела свой фирменный задумчивый вид, все тянула губку, тянула.
– Вы не ссоритесь?
– Нет.
– Никогда не ссоритесь?
– Я не могу позволить себе быть с ним плохой, – витиевато выразилась Барби, – Он меня не поймет.
– О, господи, боже мой, боже, – сказала мать, скорее, в сторону.
– Вы же с папой не ссоритесь.
– Нет, конечно, нет, – она допила свой крепкий коктейль, и был он, должно быть, горек.
Пришел Кен, стал говорить, что хочет учиться по курсу за два, чтобы не терять времени, что к тридцати у них должно быть свое, полностью выплаченное жилье, квартира, скорей всего, а потом и дом, когда появится ребенок. Со вторым, – разгоняя смелость, говорил он – можно пока подождать. Года в тридцать три родит второго, пока он будет переходить с места на место, выбирая то, где лучше платят.
– Только не надо спешить, это производит плохое впечатление, а если застрянешь, будут платить по минимальной ставке, – он смотрел мимо женщин, и юной, и немолодой, обращаясь непонятно к кому, куда-то в темноту за их желтым кругом, в чад, клубящийся для него чудом, жизни чудом, осиянными вершинами, на которых он непременно окажется.
Мать Барби хотела закричать – от страха, от ужаса узнавания, но только крепко держала опустевший стакан.
Барби никак слова Кена не комментировала, а вернувшись домой, написала отцу, чтобы поскорей прислал ей светильник-коробочку, выкрашенный красным кубик, который, если откинуть крышку, светит туманным сказочным светом.
И вышла, и стала, отца не очень расстроив, и сильно опечалив мать, к тому времени разведенку.
Бабка, мать отца, подарила им на свадьбу вторую овечью шкуру, пожелав и письменно, и устно, чтобы хотя бы дети их стали врачами.
– Пообещала стипендию, – шепнула мужу Барби.
– Надо подумать, – мелькнул Кен пробором наискось, как обычно серьезный, кукольный, как обычно.
«Эгоист». Раз, два, три…
– Отдайте мне мальчика, оставьте, – просила старуха, полагая родителей мальчика, скорей, детьми.
Они не были родителями своему сыну. По ее счету – не были.
Ребенок появился у них рано, они и поженились, потому что был он на подходе. Сын старухи, старший сын, был на втором курсе, собирался работать учителем физкультуры («спорта», – как он, всегда сознававший свою важность, уточнял), а она, его ровесница, с факультета этажом ниже, готовилась в учительницы биологии; они сошлись быстро, на студенческой вечеринке, и, вроде, тогда же, в чужой родительской спальне,