Узлы и нити. Константин Кропоткин
наступил однажды момент, когда он не только трахнуть ее захотел, но избить, с размаху всаживая кулаки в изгибы тела ее, вьющегося под ним змеей. А сын у них уже родился, и выпуклые яблоки светлых глаз его, если знать все обстоятельства детства, могли бы показаться выдавленными тем криком, пронзительным криком ребенка, который оттолкнуть, раздвинуть хочет клубящуюся вокруг него черноту.
Он бил ее со страстью, она страстно на него кричала – и в нездоровье этих отношений была заложена недолговечность. Даже в нем, не умеющем глядеть на себя со стороны, заключенном в себе, как в панцирь, должна была когда-то проснуться человечность: бить нельзя, нельзя бить.
Так мать учила, она была права.
– Отдайте мне мальчика, – попросила его мать, приехавшего однажды всклокоченным, злым, с ребенком неумытым, державшим в кулачке комок леденцов, слипшихся, случайных. Неприкаянность была крупно прописана на этих двух мужчинах, не стерпело сердце матери, уже мудрой опытной женщины. Дом большой, говорила она, младший сын ее ведь немногим старше племянника, будут играть вместе, дядя с племянником, как братья, – Оставьте.
Своего старшего сына она знала, цену невестке, первой в длинном ряду, поняла, побывав раз у молодоженов в гостях, в неряшливой спутанности неловкого быта двух упрямых молодых людей: липнут к рукам плохо промытые чашки, полосы жирного блеска на окне, покрывало, полосатое, из крученых разноцветных ниток, случайный невестке подарок, на полу валяется – все без любви, как попало, плохо все, очень плохо.
Отдайте мальчика, оставьте.
Он отмахнулся, хотя блеснул в глазах интерес, не против он был бы переложить ответственность – он был эгоист, он не стеснялся пользоваться другими. Студентом, прибыв домой на мотоцикле, сливал у отца весь бензин, ничего не говоря, а когда тот припомнил нахалу, отвернулся, ушел, навешав по дороге подзатыльников кому-то из младших – не то «профессору», не то хулиганистому из близнецов.
Он мог бы отдать сына матери – иначе б она и не просила, и жаль, конечно, что не смалодушничал – он еще хотел жить со своей женой, с ней спать, он еще видел свое с ней общее будущее.
Невестка не отдала б свекрови ребенка ни за что – она ненавидела мать ее мужа; черное, поблескивающее сажей естество молодой женщины не способно было существовать рядом с прохладным несколько, аккуратным и ясным миром свекрови – корчило молодую от правильности старой, и неприятие становилось со временем только сильней, а позднее уже одного упоминания старухи хватало, чтоб зазвенела в голове ее острая боль.
Своего бывшего мужа она забыла быстро, а мать его – не смогла.
Нет, ни за что, никогда.
Так бы она сказала, посмей муж, тогда еще муж, только заикнуться о сделке – ребенок в обмен на свободу. Потом, когда в первый раз попала она в клинику, то слов немало было сказано, жестоких слов в адрес старухи, свекрови, пусть уже бывшей.
Они поженились быстрей, чем развелись. Уже, взяв в университете вечный «академ», уехала в свой город