Марсельская сказка. Елена Букреева
её и совершенно бессердечно вырвала оттуда несколько последних страниц. Под порыв моего гнева попали самые живые, самые красивые сцены: главный герой догоняет уезжающую героиню на мосту, признаваясь в своих чувствах, ссора и поцелуй влюблённых под проливным дождём, ночные откровения во время шторма… Я сжала губы, замечая среди вороха вырванных страниц ту, где каждая строчка была безобразно зачёркнута. Кажется, это было бесполезное описание рыжеволосого бармена, который не сыграл бы в моей истории совершенно никакой роли.
Внезапно дверь за моей спиной скрипнула.
– Эйла, что ты делаешь? – шикнула Лотти, разглядывая учинённый мною беспорядок.
Я горько всхлипнула, отвернувшись. Послышался стук – это Шарлотт закрыла за собой дверь. А затем тихие, осторожные шаги. Лотти приземлилась рядом со мной, положив ладонь на моё содрогающееся от тихих рыданий плечо, и, недолго думая, я уткнулась носом ей в грудь в надежде хотя бы на мгновение ощутить себя в безопасности, ощутить себя дома.
– Что же она тебе наговорила? – сестра погладила меня по волнистым волосам, прижав моё тело к себе. – Так я и знала: нельзя вас оставлять наедине!
– Лотти, – прохрипела я, отстраняясь и заглядывая в её тёплые карие глаза. – У неё совершенно нет совести.
– У кого? – изумилась она. – У матери?
– Ну, конечно! – высвободившись из объятий Шарлотт, я поднялась на ноги и вырвала ещё несколько страниц из своей записной книжки. Сестра тоже встала, поднимая с пола исписанные листы. – Год! Я просила их не трогать меня с этим треклятым браком всего год! Разве я просила о невозможном?! Разве нам есть, куда спешить? Я возвращалась домой, зная, что напишу прекрасный роман, и у меня будут сотни возможностей для этого, но что теперь?..
От отчаяния мне хотелось лезть на стены. Больше всего на свете я любила писать. Тяга к сочинительству росла во мне с самого раннего детства, и я знала, всегда знала, что однажды напишу прекрасную книгу – о любви, о горе, о счастье… да о чём угодно! В Кембридже у нас был маленький писательский клуб, где мы делились своими зарисовками, критиковали и восхваляли других. Там же во мне и взрастили эту уверенность – по приезде в Роузфилд я должна написать книгу. Мой преподаватель по зарубежной литературе, мистер Мэнфилд, вызвался первым её прочесть и взял с меня обещание – через год я вернусь в Кембридж с увесистой стопкой собственной рукописи. Но теперь… теперь, кажется, я вернусь туда лишь с увесистым камнем на безымянном пальце и крикливым младенцем на руках.
Как же это всё ужасно!
– Я не понимаю… почему ты решила, что таких возможностей у тебя не будет? – Шарлотт подняла взгляд со строчек на измятых страницах. – Или это из-за бала? Перестань, Эйла, мама не станет заниматься глупостями, которые ты себе там надумала. И хватит вырывать страницы! Ты пишешь очень интересно! Что это?
Подойдя к сестре и грубо вырвав листы из её рук, я смяла те в маленькие комки и бросила к шкафу.
– Не будь столь наивной, Шарлотт! –