Все и девочка. Владимир Авдошин
Тортиллой.
Такая насыщенная и разнообразная дружба сделала меня дома невнимательной, и я почти полностью пропустила следующий самостоятельный, то есть без соседей, период взаимоотношений папы с мамой и окончание так и не заладившейся любви тетеньки Риты и дяди Севы.
После своих огородных подвигов папа полагал, наверно, что может перейти на даче к большому мужскому делу – вставлению верандных окон, которые как раз мама привезла на участок, но вставить не успела – поехала в командировку. Когда же мама вернулась и увидела, как папа вставил верандные окна, то ужасно рассердилась, собственноручно выдернула их с мясом из проемов и демонстративно переделала по своему усмотрению, не слушая никаких аргументов, говоря: «Мне так не нужно, я сказала, что вставлю это сама».
Папа очень долго пытался ее урезонить – и за ужином в тот же день, и в следующие дни, полагая, что это какой-то нелепый случай, но мама была непреклонна и следующие действия папы в этом направлении, как интеллигентного человека, были уже мыслительные. «Раз она мне не уступила – о каком большом мужском деле здесь, на даче, можно еще говорить?» Он жаловался, сердился, сетовал и начал думать о том, где бы ему это большое мужское дело взять. Ведь мужчине без большого мужского дела в жизни нельзя. Он продолжал свои мыслительные действия уже в городе, в комнате на Фасадной, глядя по привычке в окно на кремль Смоленской площади, стройность, величие и основательность которого его всегда успокаивали, а на старости лет и тем более. Долго он думал и понял, что нет у него теперь другого места, кроме гаража. Дома не развернешься – соседи, на даче – жена – Наполеон, и остается ему идти в гараж и там организовать свое большое мужское дело.
Глава 17
Выходные на даче
Рита и Сева всегда приходили на участок в субботу, позже всех, когда уже все сидели за столом на улице. Приходили по-военному сурово и молча, поднимались в дом на второй этаж, где было Ритино место и где она ему быстро делала болтушку из дрожжей и он залпом выпивал её, давясь и выслушивая её змеиное шипение, по-солдатски зная про себя – так нужно. Через некоторое время к семье выходил улыбающийся и благодушный мужчина, галантно пристраивался за столом к бабушке и очень по-актерски, что меня потрясало, начинал объясняться бабушке в любви:
– Мама, мамуля! – говорил он с вызовом, как бы даже внутренне рыдая, – как я вас люблю!
После предосудительной и всегда некстати сцены Риты, вытаскивающей почти невменяемого Севу, и потом благостного и чрезмерно сердечного его выхода к бабушке следовала вторая сцена, которая, по мысли Вали, должна быть первой. Потому что она – звезда, ей на роду написано быть первой, а сестреночка перебивает её звездность в семье, и это нехорошо. На это она будет обижаться, но сцену свою не пропустит. Да, она на сцене. Её выход: небрежным тоном, за столом, как бы между прочим, имея в виду дачу, она произносила: «Можно быть рабом дачи, а можно, чтобы она работала на тебя. Либо ты выщипываешь, чтоб ни одной травинки