Трисвечница. Игорь Евсин
егозой называл.
– А то и говорил, что егоза ты!
Я захлопала глазами и надулась.
– Не обижайся, Лизонька, – взяв меня за руку, сказала Анисья, – Григорий с добром это говорил. Шутейно. Ты мне по его рассказам понравилась… А к матушке твоей он с большой любовью относился. Когда узнал, что она умерла, призвал меня и говорит: «Пойдем сиротиночку Лизку утешать. Будешь ей подружкой». Вот я и пришла. Ну что? Давай дружить?
Я оживилась:
– Давай. А ничего, что ты старше меня? На целых десять лет старше…
– Ну и что? Буду твоей старшей подружкой.
То, что на поминки старец Григорий пришел, уже было для меня утешением, а то, что он пришел с Анисьей, утешило вдвойне. Ведь девочек на нашем хуторке не было, и я играла только с мальчишками – Шапкиными да Зайцевыми. Мечтала о подруге так, что даже стихи втайне написала:
Не нужна мне золотая кружка,
Не нужна мне ласковая подушка,
А нужна мне золотая и ласковая подружка.
– Ну что, подружились? – спросил, входя в дом, припорошенный серебристым молодым снежком Григорий.
– Подружились! – воскликнула я, благодарно сжав руку Анисьи.
– Ну вот и хорошо. А теперь сядем рядком да поговорим ладком. Я тут с дальней твоей родней потолковал. Хорошо потолковал… Спросил их кое о чем. Теперь тебя спросить надо. Хочешь пойти в мое стадо? Будешь моей стригачкой?
У меня от таких слов по спине теплая дрожь прошла. Неужели он возьмет надо мной попечение? Сколько раз я вздыхала: «Хорошо бы, Господи, мне его послушницей быть…» И вот… Я заерзала. Как всегда, при волнении.
– Ну, чего молчишь, егоза? – осторожненько садясь на краешек лавки, спросил старец.
А я от услышанного онемела.
– М-м-м… Угу, м-м… – промямлила я, словно булку жевала.
– Ну, вот и ла-а-адненько, – проговорил-пропел Григорий и тут же посерьезнел: – Шапкины тоже согласны.
Вскоре он перевез меня в Ялтуново. Поселил у пожилой женщины, которую звали Авдотья Даниловна. Она болела, плохо ходила, а телом была дородная, как купчиха. Лицо носатое, глаза лупатые. Я даже заробела перед ней.
– Вот тебе, Лизка, послушание, – сказал старец, – станешь помогать махонькой слабенькой добренькой Авдотье. Если все будет хорошо, то произведу тебя в стригачки. Поняла?
Я и обрадовалась, и растерялась. Опять замукала, заугукала и сказала что-то так, как будто булку жевала.
Когда Григорий ушел, дородная Авдотья, поджав толстые губы, недовольно проговорила:
– Ну, вот что, Золушка… Вот что… Надо принести и подкинуть в печь дровишек, наносить в бочку воды из колодца, почистить и поставить вариться картошку, помыть полы, постирать белье, перебрать гречку и прочитать кафизму из Псалтыри, главу Евангелия и молитвы на ночь грядущим. Читать-то умеешь?
– Умею. Маменька меня и читать, и писать научила. Я даже стишки пишу иногда, – сказала я и осеклась, поняв, что хвастаюсь.
– Ну-ну, Золушка… Не переживай, я стихи