Трисвечница. Игорь Евсин
увидитесь, скоро там встретитесь, – тихо промолвил отец Григорий и показал узловатым коричневым пальцем на чистое бездонное небо. Тонкая сумеречная тень легла на его лицо, ставшее похожим на потемневший от времени иконописный лик.
– А ты, Лизка-егоза, моей стригачкой будешь, – сказал он, обратив свой лик ко мне.
Мы с мамой, вспомнив Василия Афанасьевича, который про то же самое говорил, даже вздрогнули.
– Ка-а-акой стригачкой? – изумленно спросила я.
– Послушницей моей, – улыбнулся старец, и сошла с его лица тень, и посветлело оно.
Я ничего не поняла и только потом узнала, что Григорий у своих послушниц, женщин и девиц, волосы ножницами укорачивает и зовет их стригачками. Стригачкой была Анна Петрина, ее дочь Анисья, а потом, когда Матрона и Агафья подросли, Григорий их тоже остриг. Да и сама я тоже его стригачкой стала. Предсказание старца сбылось уже через год.
Глава 2
Старшая подружка
Не прошло и четырех месяцев после первого посещения нашего хуторского домика Григорием Томиным, как пришедшие к нам странники рассказали о кончине Василия Афанасьевича Карпунина. Похоронили его в селе Черная Слобода на поросшем березами сельском кладбище. Маменька, узнав об этом, посерела, посидела скорбно на лавке, а потом спешно оделась и ушла к соседям.
Я увидела ее нешуточную тревогу и стала сама не своя. Рассеянно слушала рассказы странников и их старинные, тягучие песни. Правда, одна песня меня оживила. Песня про паломничество во Иерусалим:
Как по Божией горе
Там поклоннички идут.
Там поклоннички идут,
В руках свечечки несут.
Там Христос проходил,
И следочки проследил…
Ой, блаженный этот путь,
Куда страннички идут.
В Русалим они идут,
А их Ангелы ведут…
Послушала я эту песню, и так захотелось мне быть ведомой в Иерусалим Ангелами! Хоть и тяжкой была весть о смерти Карпуни-книгочея, но замечталась я. Захотелось идти вместе со странничками, с помощью Ангела двигаться не по дороге, а над дорогой. Лететь, как пушинка, ветром с одуванчика сдунутая…
В глухую полночь пришла маменька. Ее лицо было по-прежнему серым, а под глазами тонкая синева появилась. Я заволновалась, стала расспрашивать, что случилось.
– Потом, потом, – отмахнулась она. – Давай ложиться спать.
Наутро, по зазимку, странники ушли, оставив на серебристой тропке темные следы. Маменька помахала им с нашего приземистого крылечка рукой и как-то блекло сказала:
– Вот чего, дочка… Я ночью у Шапкиных была… Ты, если что, к ним обращайся. Шапкины-то нам родня. Хоть и дальняя, да родня.
– А зачем мне к ним обращаться? – с беспокойством спросила я.
– Да мало ли что, – уклончиво ответила маменька и отвела взгляд на узкое, хмурое окошко.
…Наступил декабрь. Холодный, свинцовый, с колючими метелями. И вот как-то по нешуточному морозу маменька вышла за дровами и простудилась. Да так, что слегла. Я делала все,