Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны. Николай Лейкин
отвечала она из-за двери.
– Ну, что такое? Говори!
– Коли подарите мне завтра вторую браслетку, на другую руку, то, так и быть, я уже не буду на вас сердиться и впущу вас.
– Подарю, подарю. Есть о чем разговаривать!
– Только уж я теперь хочу, чтобы с бриллиантами.
– Ну вот… Уж и с бриллиантами.
– А не хотите купить с бриллиантами, так и оставайтесь там одни.
– Куплю, куплю, отвори только.
– Побожитесь.
– Ей-богу, куплю.
– Нет, вы не так… Вы скажите: «Будь я анафема».
– Клянусь тебе, что куплю. Ну когда же я тебя обманывал?
– Ну, входите…
Акулина отворила дверь своей комнаты, Трифон Иванович вошел туда. Акулина стояла с заплаканными глазами. Он взял ее за руку и хотел что-то сказать, но вдруг послышались сзади шаги. Бежала кухарка Анисья.
– Акулина Степановна! Беги, матка, скорей в кухню! Принимай гостя! – кричала она. – Племянник твой из деревни приехал! Пантелей приехал!
У Трифона Ивановича и руки опустились. Он стоял как ошпаренный и переминался с ноги на ногу. Акулина оттолкнула его и опрометью бросилась в кухню.
XVIII. Племянник приехал
В кухне стоял Пантелей. Это был молодой, статный, белокурый мужик в поношенном нагольном полушубке, в валенках и с пестрядинной котомкой за плечами, к которой были привешены сапоги. Завидя входившую Акулину, нарядную, в шелковом платье с турнюром, одетую «по-господски», он сначала удивленно попятился, но потом поклонился в пояс и, тряхнув волосами, сказал:
– Здравствуйте, тетенька Акулина Степановна! Все ли в добром здоровии?
– Ничего, живем помаленьку, – жеманно отвечала Акулина и прибавила: – Что ж, надо поцеловаться с приездом-то…
Она подошла к Пантелею. Пантелей отер рукавом полушубка губы, и они поцеловались.
– И не узнать вас, – сказал Пантелей, осматривая ее с головы до ног. – Совсем на манер купчихи стали. Наряды такие, что страсти…
– На хорошем месте живу – оттого. Когда приехал?
– Только что сейчас с машины.
– Ну что ж, разоблакайся да садись. Снимай котомку-то.
Пантелей стал снимать котомку, потом снял полушубок и остался в линючей розовой ситцевой рубахе и в жилетке, застегнутой на все пуговицы. От него так и несло запахом деревенской избы – смесью запаха дыма, полушубка и печеного хлеба.
– Садись, так гостем будешь, – промолвила Акулина. – Вот сейчас чаю напьемся. Анисья! Ставь-ка, девушка, самовар.
– Самовар-то потом куда подать прикажешь? – спрашивала Анисья. – В горнице чай пить будете или здесь, в кухне?
– А вот я сейчас у Трифона Иваныча спрошу. Ты ставь уж только, ставь…
– Я живо.
Анисья загромыхала самоваром и самоварной трубой. Акулина отправилась в комнаты.
– Трифон Иваныч, Пантелей из деревни приехал. Племянник… Вот тот самый, о котором я вам говорила, – сказала она Трифону Ивановичу.
Тот был мрачен и хмурился.
– Ну а мне-то что? – отвечал он.
– Как