Мечта длиною в лето. Ирина Богданова
танка Т-90.
Отца он не помнил, а мать жила здесь, в райцентре, лет десять назад получив от хлебозавода квартиру в хрущёвке.
Первые пару дней отпуска очумевший от свободы Генка мотался по друзьям, приходя домой только под утро. На третий день мать слегла.
– Гипертонический криз, – сказала молодая докторша, с сочувствием выписывая рецепт. – Буду договариваться насчёт госпитализации, а пока пришлю вам медсестру, она сделает курс уколов. Но вообще дело плохо. Советую готовиться к худшему.
Её слова словно огрели Генку пудовым обухом по голове: мать он любил. Других родных у Голубевых не было, поддержки ожидать не приходилось, и он, ночь прометавшись по крохотной квартирке, спозаранок побежал в церковь, перестроенную из клуба пивзавода. Пусть батюшка помолится у постели матери, чтобы она пошла на поправку. Что там попы делают в таких случаях? Шагнув за калитку и разглядев замок на двери церкви, Генка свернул к маленькому голубому домику, в одном окне которого горел свет.
– Да спит ещё отец Георгий, – сказала дородная тётка в платке, – дождись хоть семи утра.
– Некогда мне. Мать умирает. – Последнее слово далось ему с неимоверным трудом, наливая язык чугунной тяжестью.
Пока он неловко топтался на крыльце, поджидая батюшку, глаза то и дело заливало холодной слезой, а руки, державшие сигарету, дрожали словно в лихорадке.
Пытаясь прикурить, Генка вдруг упёрся взглядом в крест колокольни и дал себе слово, что если мать выживет, то он больше не будет ни пить, ни курить.
– Что у вас случилось?
Резко развернувшись, Генка встретил доброжелательный взгляд молодого батюшки, почти его ровесника. Сигарета в пальцах переломилась напополам. Не зная, куда её девать, Генка сунул раскрошенный табак себе в карман и шевельнул губами:
– Мама…
– Пойдёмте.
Мать в живых они уже не застали.
Отпев усопшую, отец Георгий крепко взял Генку за плечо и уверенно сказал:
– У Бога смерти нет.
– Нет, – машинально кивнул Генка, отупевший от боли и страха.
Он, взрослый парень, чувствовал себя жалким и потерянным щенком, которому хотелось одного: дрожа всем телом, забиться под кровать, прильнуть к поношенным маминым тапочкам и скулить. Тонко и безнадёжно.
В доме суетились соседки. Генка кого-то узнавал, кого-то видел впервые, кивал, здоровался, иногда вырываясь из пелены горя. На столе, прикрытая полотенцем, стояла сковородка с тушёной картошкой, которую ещё мама приготовила для него, и он не знал, куда девать эту картошку: он не мог её съесть и не мог выбросить. Опомнился он вечером, когда покойницу увезли и под окном загорелся фонарь, заливая светом помятую кровать матери со снятыми простынями и завешанное чёрным зеркало. В квартире установилась тишина, но по осторожным шагам на кухне Генка понял, что не один в доме.
Со стула он поднимался как немощный старик, опираясь руками на коленки и ища ногами опору. Но всё же преодолел слабость