Неокантианство Восьмой том. Сборник эссе, статей, текстов книг. Валерий Алексеевич Антонов
все это есть не что иное, как многообразное выражение
для этого чувства. Тому, кто отрицает его ради какой-то теории, поясняет Фихте, «легко, по крайней мере, по мнению других, если он достаточно беспристрастен и не думает о своей философской системе, доказать противоречие между его процедурой и его утверждением».7 Иначе почему, например, он гневается на того, кто зажег пламя, уничтожившее его дом, а не на пламя? спросил бы его Фихте. Но прежде всего отрицание противоречило бы самому себе, ибо даже тот, кто отрицает его на словах, на деле снова предполагает его, поскольку сам требует признания своего отрицания и тем самым утверждает, что его отрицание оправдано. Если мы теперь обратим внимание на то, что подразумевает это утверждение, то выйдем из области чисто практической в область теоретическую.8
§2.
Должное в теоретическом.
Мы переходим от необходимости ответственности от ее непосредственного ощущения к ее логической, понятийной необходимости. Мы уже не останавливаемся на непосредственном факте, а вникаем в его причины. Но по этой причине в конечном счете мы должны будем остановиться на непосредственном факте, который делает возможными все причины, поскольку он является источником и корнем всех причин, причем сам он уже не может быть обоснован и доказан, а может быть только продемонстрирован. Этот источник и корень всех причин, даже в теории, сам по себе есть не что иное, как чувство и сознание ответственности, чисто практическая необходимость, на которой в конечном счете основывается все теоретическое поведение. Ведь формой всякого познания является суждение, а всякое суждение требует основания. Все оправданное, однако, в конечном счете восходит к неоправданному, и действительно неоправданное в той мере, в какой оно уже не нуждается во внешней причине, т.е. должно нести причину своей уверенности непосредственно в себе, чтобы быть источником всякого косвенного сознания. Но это означает, что его критерий – чисто практический, только чисто практически мы можем осознать его непосредственное самовозникающее основание. Принуждение к его признанию также осознается нами как непосредственная дурная обязанность, за пределы которой мы уже не можем выйти, о причинах которой мы уже не можем спрашивать. Поэтому конечным основанием теоретического является практическое, и только потому, что мы закрепились в области практического, мы имеем твердую опору в познании. Чтобы не останавливаться на фактах и не спрашивать об их причинах, мы должны, тем не менее, снова устремиться к самому факту, факту дурной необходимости, которая также дает всей теоретической деятельности прочный фундамент и основание; необходимости, которая впервые переносит свою силу прямой определенности на косвенную и тем самым впервые дает уверенность и гарантию всему познанию и всем суждениям.9
Но всякое суждение не только лишь косвенно указывает на свое конечное основание, практический
Указ. соч. С. 70.
Аналог этого различения «высшего» и «обыденного» сознания мы видим у Фихте: «Человек может однажды, утверждает он, остаться с самим фактом непосредственного морального сознания. Тогда он довольствуется «непосредственной верой в высказывание этого внутреннего побуждения». «Это дает ему общее знание как своей нравственной природы в целом, так и, если он внимательно прислушивается к велениям своей совести в конкретных ситуациях своей жизни, своих конкретных обязанностей в частности, знание которых возможно с точки зрения общего сознания и достаточно для выработки послушного расположения и поведения. Но человек не останавливается мыслью на факте, не довольствуется непосредственным восприятием, а требует знать причины того, что он воспринимает Если бы он мог получить желаемое знание, то это было бы познанное знание, и для его получения он должен был бы подняться над точкой зрения обыденного сознания к более высокой». Там же, стр. 2 и 3.
Итак, когда Зиммель (во «Введении в науку о морали», т. 1, с. 98 и сл.) утверждает, что «моральная воля не имеет ничего общего с разумом», а «кантовское утверждение, что это практический разум и что это в конечном счете один и тот же разум, действующий в познании и в практике, было бы выражением, и до сих пор является причиной бесчисленных неясностей и ошибок», он делает это утверждение потому, что видит в разуме лишь «способность делать вывод из определенных предпосылок», чтобы подчеркнуть практическое в теоретическом разуме таким образом, который не сразу бросается в глаза. Однако теоретический разум не ограничивается лишь выводом из предпосылок. Он также непосредственно признает некоторые посылки, и здесь, как мы видели, сразу же проявляется его практическая природа. Ведь его критерий – чисто практический, а именно субъективное ощущение его объективности, Но и в косвенном сознании, которое само состоит из суждений, мы также в достаточной мере узнаем его практическую природу.