Фарфоровый птицелов. Ковалев Виталий
оттого, что вы тут дышите рядом. Продолжайте дышать, если не трудно.
– Спасибо, я подышу, раз вы просите.
– Только не презирайте меня, ради бога. У меня нет ни кошки, ни собаки. Ни канарейки. Ну, разве что парочка мух. В общем, одна только я у себя и есть. Невелика радость. С утра до вечера всюду натыкаешься на себя и только на себя. Кому хочешь, надоест. А тут вы – чужое загадочное существо со своей персональной биографией. У вас ведь есть, наверное, биография?
– Да нет, что вы! Какая у меня биография? Так, ерунда какая-то! Биография – это у натур утончённых, возвышенных. А нам, простым людям, не до всяких там биографий.
– Уж и пошутить нельзя. А ведь вы, наверно, не простой человек, какой-нибудь, наверное, большой начальник?
– Ну, хорошо, хорошо, если вам так хочется, признаюсь, да, я большой начальник – Председатель земного шара.
– Уж не Хлебников ли Велимир?
– Хлебникова, как вы знаете, давно уже нет, вот я взял да и занял эту вакансию. Зовут меня немного по-другому.
– Я должна угадать?
– Меня зовут Всеволод Илларионович.
– А меня Ксения Юрьевна. Рада познакомиться. Можно, я попотчую вас чаем, Всеволод Илларионович?
– Отчего же нет, Ксения Юрьевна?
Чай оказался неплох и подан в красивых чашках.
– Всё же, простите меня, что такое у вас обрушилось?
– Боюсь рассказывать. Когда-то я вычитала у Гонкуров историю о старушке в дилижансе. Эта бедная старушка под дождичком вверху на империале всё перечисляла и перечисляла случайным спутникам свои несчастья. Сначала все вздыхали и сочувствовали, но когда 7-й или 8-й её сын то ли утонул, то ли свалился с крыши, никто уже не мог удержаться от хохота. Боюсь, если я сейчас примусь за свои злоключения, как бы и с вами не приключилось чего-нибудь, как с этими пассажирами.
– Обещаю, буду держаться изо всех сил.
– Ну, тогда держитесь… Даже не знаю, как начать. Ну вот. До недавних пор меня можно было считать любимицей судьбы. У родителей моих я была единственной и ненаглядной дочкой, меня и английскому выучили, и на фортепьяно бренчать, и к книгам хорошим приучили. Они жили мной, а я – ими. У нас был тёплый и уютный мирок. А мирок для человека не менее, а может быть, и более важен, чем целый мир, по крайней мере, для меня это так, я, понимаете ли, очень домашнее существо.
И вот родителей не стало. Уже больше двух лет. Так пусто без них! Нет, нет, не вымучивайте всех тех слов, которые в таких случаях обрушивают на человека доброжелательные утешители, – не помогает. Так случилось, что после их гибели в автокатастрофе я потеряла аппетит не только к жизни, но и к еде, превратилась в щепку, в привидение, в уродину. И тут мой близкий друг, с которым я дружила с 9-го класса, как-то так постепенно охладевает ко мне и в один совсем не прекрасный день уходит от меня. Это породило во мне какую-то злую радость: чем хуже – тем лучше! Я бросила институт, растеряла подруг. Чтобы ноги не протянуть, стала давать уроки музыки и английского. Понемногу как-то опомнилась. Даже есть стала. Но жила механически, перетекала из одного дня в другой. Как амёба. Без смысла. Без мыслей. Тупо.
И