Песня цветов аконита. Светлана Дильдина
все, что внутри. Но потом маска разбилась.
…В это утро он еле двигался, после того, как ночью несколько часов снова провел на ступеньке. Почему-то именно ему приказали прислуживать за завтраком. Мыслей не было – в голове мешались какие-то обрывки картинок и слов. Сначала он несколько раз оступился, и в довершение большая узорчатая миска выскользнула из рук и раскололась на несколько черепков. Йири опустился на колени и замер, не смея поднять глаза. Горло пересохло. Он даже дышать не мог. Тем более умолять о прощении, которого – он знал – не может, не должно быть.
Услышал голос старика, как – будто немного удивленный.
– Что-то ты совсем не в себе. Возвращайся на место.
Йири с трудом поднялся, склонился и вышел. Он еще сумел добраться до своей каморки, но там просто сполз по стене и замер, прижавшись виском к шершавому дереву. Он даже думать не мог о том, что с ним сделают. Все тело болело, особенно руки. Хотелось стать частью стены, ни о чем не думать, не чувствовать, не испытывать страха – скулящей тягучей тошноты.
Старик вошел в комнатку – Йири не хватило сил на приветствие. Он знал, что увеличивает размеры своего проступка, но не способен был шевелиться.
– Да ты весь горячий, – сочувственно сказал старик, склоняясь над Йири. – Давай-ка ты ляжешь.
Он помог ему встать и дойти до лежанки. Йири смотрел на него затуманенными глазами, полными мольбы и недоумения. Почему с ним говорят столь мягко? Старик достал какую-то бутылочку.
– Вот что тебе нужно сейчас. Завтра будет легче.
Он открыл крышку, вылил на ладонь немного чего-то белого и густого, с острым травяным запахом. Принялся осторожно втирать это в кожу Йири – и скоро боль начала стихать. Йири лежал тихо. По лицу мальчишки текли слезы. До этого старик никогда не видел его плачущим.
– Ну, а насчет разбитой посуды…
– Господин… я не хотел сделать этого, – губы едва шевелились, а глаза были совсем черные, полные отчаяния и тоски.
– Считай, что тебя простили. Но будь аккуратней. А теперь спи.
Старик еще раз взглянул ему в глаза, удовлетворенно улыбнулся и вышел.
«Он мой, слава Сущему».
Идя по узкому коридору, Сэнхэ снова улыбнулся, вспоминая глаза мальчишки. В них была благодарность.
…В конце концов, что он – травинка, цветок придорожный; ладно, если сорвет человек, а то ведь и колесо телеги может проехать. А память… через нее можно переступить. Не переступить, – промчаться, как сквозь бурелом и липкую паутину, унося на себе отметины – несчетные царапины и клейкие нити. Даже домашние Сэнхэ порой удивлялись странному взгляду мальчишки – раньше он смотрел по – другому. Неподвижным стал взгляд, и вместе с тем пристальным, ждущим.
Но стоило заговорить с Йири по-доброму, глаза того наполнялись немного безумным светом, словно он был благодарен даже за кроху тепла, видимости участия. Незаметно для себя старик начал побаиваться собственного воспитанника.
Природа дала Йири мягкость