Глубоко. Пронзительно. Нежно. Ринат Валиуллин
добавь. Все равно все нолики в прибыли будут биты одним тире, какой бы она ни была. Тире это и есть единица… тебя, которая упадет между датами переправой, считай, что все время ты строишь вторую опору долгого своего моста, для тебя это мост, для остальных просто мостик, когда-нибудь он зарастет мхом и бурьяном». Размышляя, я открыл бутылку немецкого белого, которое приятно запотело в ожидании…
– Тебе вина налить? – просунул я в дверь ванной.
– Не. Я сейчас уже выхожу.
– А сколько лошадиных сил у твоей машины? – начала уже подмерзать в остывающей воде Шила.
– Сто двадцать лошадиных сил? Мне это ничего не говорит, – с недоумением обсуждала она покупку подруги.
– Что это такое вообще – лошадиная сила? – спросила меня, уже покончив и с подругой, и с ванной, стоя на кухне в халате. Я уже пустил немецкую прохладу по венам и налил Шиле тоже.
– Ну, это единица измерения мощности автомобиля, – смотрел я на четверку, украсившую торт. Я не знаю, почему именно лошадиная? Почему не дали имя какого-нибудь человека. Как, к примеру, сила трения в ньютонах, сила тока в амперах, с таким же успехом можно было бы измерять силу машины в Поддубных.
– Ага, а чувство юмора в Ильфах и Петровых.
– В Ильфах мне нравится. А красоту в чем? В Мэрилинах Монро?
– Здесь мнения в каждой стране свои. С любовью проще. В Ромеах.
– Почему не в Джульеттах?
– Мне это будет напоминать о твоей подруге.
– Пожалуй, ты прав. В Джульеттах лучше будет измерять потерянное время. Это, кстати, она и звонила.
– Я понял. Зачем же так долго болтать, зная, что оно будет потеряно?
– Вопрос не по существу.
– Разве я назвал ее существом? – Никогда не нравилась она Артуру.
– Я протестую.
– Протест отклонен.
– Она поднимает мне самооценку. Внушает мне позитив. И вообще, ты же не думаешь о потере времени, когда сидишь в инете или смотришь ТВ.
– Ты права, не думаю. Что у нее новенького?
– Как люди меняются, просто диву даюсь. Такая девочка была домашняя, в музыкалку ходила, на фортепиано. Как и все нормальные девочки сочиняла стихи, сочиняла в стол, пока не вышла замуж. Муж купил новый стол, и стихов не стало.
– Разве она не развелась?
– Да, но стол остался.
– Может, ей стоит его выкинуть? Стол.
– Тогда и машину, и квартиру, и ванны, и собачку, и маникюр. Вряд ли она захочет. В основном она довольна своим настоящим, но иногда, конечно, ей хочется крикнуть: «Довольно! Сегодня хочу другого…» «Неужели ты не слышишь, что это я говорю тебе, Артур?» Здесь появляется голос, он слишком долго не был на улице, он вырывается из груди, где так нудно томился и рисковал скиснуть, стать ряженкой. Голос встает на задние лапы и смотрит вокруг, потом, смело ступая по асфальту из нот, которые для него проложили композиторы, идет свободно и легко. Тысячи нот подхватили его, своего вождя, подняли вверх и понесли вперед. Что это – бунт или маленькая революция? Шила пока не готова была выступать открыто.
Я не слышу. Ладонь моя зажимает бокал с холодным