Глубоко. Пронзительно. Нежно. Ринат Валиуллин
«Ты про заусенец?» – «Я про кино, с тобой оно было черно-белое, а теперь цветное». – «Я вижу», – посмотрел я на ее палец снова, взял ее ладонь себе в руку и проглотил ее палец.
– Вкусный?
– Железный.
– Только не откуси случайно.
– Жалко?
– Средний мой любимый.
Жена жарит блины, потому что Масленица, в телевизоре американцы награждают лауреатов «Оскара». В Интернете на чьей-то стене объявление: «Куплю счастье за любые деньги, б/у не предлагать». Селфи, Инстаграм, ногти, блины, пляж. Перепост о бабушке, которой нужны были средства на операцию, потом о ребенке, с той же мольбой. Можно ли было им верить? Мольбы стало так много. «Те, кто вовремя не ушел, вытесняют из этой жизни слабых», – подумал я о том, что если одни стали жить дольше, то жизнь других должна соответственно укорачиваться. Баланс. Снова море. Фотоотчет о чьем-то отпуске. Пляж был красивее девушки, из разряда снимков, когда лицо заслонило архитектуру, в данном случае – ландшафт. Запах жареного хлеба смешивается с новостями, те вроде сосисок… теперь уже в тесте. Я вырываю страницу из толстой книги блинов, самую верхнюю, кладу мягкий пергамент из теста в рот. Бумага разваливается там вкусно на буквы… «Божественно», – составляю я из них вслух жене. Она оглянулась улыбкой и продолжила колдовать над плитой.
Снова глянул в окно, не переставая жевать. Самолет оставил на небе шрам. Там без труда читалось: Родина-мать, хотя строчки уже поплыли в чернилах неба тенью вечного врага, который не дремлет и может вот-вот напасть. Шли тренировки ко Дню Победы. Я подумал о тех, кто сидел сейчас в этом самолете. Я представил себя мысленно на их месте, хотя никогда не хотел быть военным летчиком. Мне нравилось возить пассажиров. Военные видели меня как облупленного, завидовали, глядя на стопку блинов на моем столе. Не всем сегодня была масленица, служба есть служба, она не дружба, она обычный сухой устав. Провода тоже рисовали свое. Они беспорядочно сношались, словно хотели схематически изобразить пресловутую сеть. Они висели, держась за небо. Теперь дома были привязаны друг к другу, теперь и между домами была привязанность. Примерно такая же, как и у меня к жене.
– Хватит уже жарить, иди ко мне, моя масленица.
– Не могу, не хочу, чтобы подгорел блин.
– Ты же говорила, что хотела быть рядом, что бы ни случилось.
– Действительно, я хотела, но ничего так и не случилось.
– Еще не вечер, – подошел я к ней сзади.
– Какой-то ты сегодня не такой. Какой-то пастеризованный, – не видела она меня, выливая белую жидкость на сковороду.
– Разве тебя не зае… такая жизнь?
– Еще как зае… Все время думаю, неужели я больше никому кроме нее не нравлюсь.
Неожиданно его поцелуи затмили всю мою шею. Глаза появлялись там, куда он меня целовал.
– Ты с ума сошел, – перевернула блин жена.
– Я все время думаю об этом.
– Извини, значит, еще не сошел. – Руки уже не