Немилосердные лета. Наталья Аришина

      Множа морок и обман,

      неправдоподобно тонки

      пальцы серых обезьян,

      их нечистые ручонки,

      их змеистые хвосты,

      позвоночный хруст удавки.

      Мне невинно лгут цветы

      на невинной нежной травке.

      Но, святой и крепкий Бог,

      велика Твоя поблажка:

      слышу детский голосок,

      сходный с жалобой барашка.

      Потчевать польского графа чарджуйскою дыней,

      ропот цикад уловляя с чужого баштана.

      Свет предвечерний. Волос нескрываемый иней.

      Долгие проводы. Чары. Ахматовиана.

      Чем это кончится? Для чужестранца – Парижем.

      Брошку пришлет чаровнице. Припишет другая

      сладость вниманья себе, но на общий нанижем

      счет – недомолвки, не споря, не предполагая

      зависти тайной к сопернице. В этом ли дело?

      Брошка парижская, кажется, не уцелела.

      Ломтем нетронутым в небе – чарджуйская дыня.

      Хоры цикад отзвенели на лоне баштана.

      За горизонтом палящая дышит пустыня.

      Мифы незыблемы. Чары. Ахматовиана.

      Теряли много вы по малолетству,

      не зная, кто проходит по соседству

      походкой, устремленною в века.

      Вам игры предпочтительней пока.

      И вечность вас не приглашала в гости.

      Играли в бабки вы, в бараньи кости,

      не ведая – что в римскую игру.

      И на бахчах шалили поутру,

      где вечно бледным питерцам в пустыне

      нет вожделеннее чарджуйской дыни.

      Красавица была уже в летах,

      поблекшая, но с песней на устах.

      Вслед не глядели юные подранки

      ей, одесситке и петербуржанке.

      Лишь марши несмолкающей войны

      звучали в них и были им нужны.

      И как один бы встало под ружье,

      равняясь,

      поколение твое.

      А у нее ташкентские страницы

      смешали боль, надежду, небылицы

      в той комнате, где обведен тоской

      на штукатурке – профиль колдовской.

      В базарный день в тени ее встречая,

      ты мимо проходил, не замечая.

      В мангале угли ей не ворошил,

      орудуя, как здешний старожил.

      Но были у тебя свои запросы

      и свой ташкентский двор многоголосый,

      в который не вписался этот лик.

      И лишь вдогонку

      твой запел арык.