Лабиринт чародея. Вымыслы, грезы и химеры. Кларк Эштон Смит
Безумная любовная лихорадка бушевала в нем, и вместе с тем Торса твердо знал, что его желаниям не суждено осуществиться. Коротая время, он лениво переписывал стихи, сочиненные во время путешествий, или листал страницы своих мальчишеских сочинений. И везде встречал пустоту и отсутствие смысла, словно ворошил прошлогодние опавшие листья.
Без каких-либо намеков с его стороны слуги и гости поэта то и дело заговаривали с ним о сивилле. Они сообщили ему, что она редко захаживает в Кернгот, чаще появляясь в городах, далеких от закованных льдом пустошей Полариона. Вне всяких сомнений, смертным созданием она не была, ибо порой в один день ее видели в местах, расположенных в сотнях миль друг от друга. Охотники иногда встречали сивиллу в горах над Кернготом; и всегда она исчезала внезапно, словно утренний туман среди скал.
Поэт, слушавший их с угрюмым и отсутствующим видом, никому не поведал о своей любви. Родные и друзья наверняка сочли бы эту страсть еще большим безумием, чем юношеское стремление к неведомым землям. Ни один влюбленный на свете не стал бы стремиться к сивилле, чья красота излучала опасность, подобно метеору или шаровой молнии; роковая, смертоносная красота, рожденная в трансарктических заливах, предвестница грядущей гибели миров.
Однако память о сивилле горела в нем, словно выжженное морозом или пламенем клеймо. Предаваясь размышлениям среди заброшенных книг, погрузившись в мечты, куда внешнему миру доступ был заказан, Торса видел пред собой ее бледное неземное сияние. Ему мнилось, он слышит шепот арктических пустынь: неземная сладость была в этом шепоте, резкая, как ледяной воздух, а в словах – нечеловеческая красота, нетронутые горизонты и хладная слава лунных рассветов над континентами, что недоступны для смертных.
Долгие летние дни скользили над Гипербореей, принося в Кернгот чужестранцев, торгующих мехами и гагачьим пухом, инкрустируя горные склоны за городом лазурными и алыми цветами. Но сивиллу больше не видели в Кернготе; не слыхали о ней и в других городах. Казалось, ее визиты прекратились; доставив таинственную весть от внешних богов, она больше не появлялась в краях, где обитали люди.
В отчаянии, неотделимом от страсти, Торса лелеял надежду снова лицезреть сивиллу. Постепенно надежда таяла; но страстная тоска не отпускала. Теперь во время дневных прогулок он забредал все дальше и дальше от домов и улиц, сворачивая к горам, что сияли над Кернготом, ледяными отрогами защищая скованное морозом плато Полариона.
С каждым днем Торса все выше поднимался пологими лугами, возводя очи к угрюмым скалам, откуда, по слухам, спускалась сивилла. Торсу вел какой-то смутный зов; и все же он не осмеливался откликнуться и всякий раз возвращался обратно в Кернгот.
И вот настал полдень, когда Торса поднялся на луговую возвышенность, откуда крыши городских домов напоминали разбросанные ракушки на берегу моря, чьи бушующие волны обратились в гладкое бирюзовое дно. Поэт был один среди цветов – эфемерной завесы,