Лабиринт чародея. Вымыслы, грезы и химеры. Кларк Эштон Смит
сладкозвучными речами на языке, который он отлично знал, хотя слышал впервые. Ее голос наполнил его болезненным экстазом. Торса сидел рядом с ней на зачарованном берегу, и она вещала ему о многом: о божественном, великом и грозном; о жутком, как тайна жизни; о сладостном, как искусство забвения; о странном и ускользающем из памяти, как утраченное знание из сна. Однако сивилла не открыла ему ни имени своего, ни своей природы; Торса по-прежнему не знал, призрак перед ним или земная женщина, богиня или бестелесный дух.
Сивилла что-то говорила ему о времени и его загадке; о том, что лежит за гранью времени; что-то о серой тени рока, что нависла над миром и Солнцем; о любви, коя преследует неуловимый гаснущий огонь; о смерти – почве, из которой растут все цветы; о жизни, которая есть мираж в ледяной пустоте.
Некоторое время Торсе довольно было только слушать. Его переполнял восторг высшего порядка, благоговейный трепет смертного в присутствии божества. Но когда он немного обвыкся, женские чары сивиллы воззвали к нему не менее красноречиво, чем ее речи. Нерешительно, постепенно, подобно приливу, что поднимается навстречу некоей инопланетной луне, в сердце поэта вскипала земная любовь, составлявшая половину его обожания. Исступление смертного желания смешалось в нем с головокружением, какое одолевает того, кто взобрался на немыслимую высоту. Он видел только подобную белому пламени красоту своей богини и перестал внимать высшей мудрости ее слов.
Когда сивилла прервала свои невыразимые речи, поэт, запинаясь, осмелился поведать ей о своей любви.
Сивилла ни словом, ни жестом не выразила одобрения или осуждения. Но, когда поэт договорил, посмотрела на него странно; любовь или жалость, печаль или радость была в ее взоре, Торса не понимал. Она быстрым движением наклонилась и бледными губами запечатлела на его лбу поцелуй, обжегший Торсу, точно лед или пламя. Но, ослепленный желанием, он поспешил заключить сивиллу в объятия.
Однако не успел Торса прижать ее к груди, как сивилла несказанно изменилась – в руках поэта застыл мерзлый труп, пролежавший вечность в ледяной гробнице. Перед ним была белая, как проказа, мумия, в чьих остановившихся глазах он прочел ужас абсолютной пустоты. Затем она обратилась в нечто бесформенное и безымянное – черная гниль стекала с его рук – полет сверкающих атомов, бесцветный прах поднимался, ускользая из его растопыренных пальцев. Наконец сивилла обратилась в ничто, а волшебные цветы вокруг Торсы мгновенно осыпались, и их заносило снегом. Ледяные лиловые небеса, высокие и тонкие древесные стволы, волшебный поток, в котором ничего не отражалось, сама земля под ногами Торсы – все в единый миг заволокло снежными хлопьями.
Торсе казалось, что он с головокружительной скоростью погружается в глубокую пропасть вместе с безграничным хаосом гонимых снегов. Он падал, и воздух вокруг становился прозрачнее, словно Торса завис над отступающей, утихающей снежной бурей. Он был один в тихом, погребальном, беззвездном небе, точно в катафалке умирающего