Лабиринт чародея. Вымыслы, грезы и химеры. Кларк Эштон Смит
доносился глухой рев водопадов.
Торса сознавал только те чувства, что заставляют мотылька преследовать блуждающее пламя. Он не задумывался ни о том, как сложится и чем завершится его странствие, ни о плодах странной любви, что влекла его за собой. Забыв о смертельной усталости, о бедствиях и опасностях, что подстерегали на пути, он исступленно карабкался на высоты, недоступные смертным.
Торса вышел к высокому перевалу над глубокими ущельями и обрывами, который некогда соединял Мху Тулан и Поларион. Здесь старая тропа, изрезанная трещинами и расщелинами и наполовину заваленная обломками льдин и сторожевых башен, шла между скал, изъеденных неисчислимыми зимами. Под тропой, подобный громадному дракону из сияющего льда, сивиллу и Торсу встретил авангард арктических ледников.
Поэт, распаленный крутым подъемом, внезапно ощутил, как холод коснулся летнего полдня. Солнечные лучи потускнели и утратили теплоту; вокруг, точно в глубине ледяных гробниц, залегли тени. Пелена охристых облаков, двигаясь к западу с волшебной быстротой, темнела, как пыльная паутина, пока сквозь нее не пролились солнечные лучи, подобные безжизненному свету декабрьской луны. Небо над перевалом заволокло свинцовой серостью.
И в этот сгущающийся полумрак, над зубцами начинающегося ледника, сивилла устремилась летучим огоньком, еще бледнее и прозрачнее на фоне темной тучи.
Торса взобрался на зубчатый ледяной склон, который выдавался из ледника, сковавшего Поларион. Казалось, поэт достиг вершины перевала и скоро окажется на открытом плато под ним. Но тут, словно повинуясь нечеловеческому колдовству, призрачными вихрями и слепящими шквалами налетела снежная буря. Она обрушилась на Торсу трепетанием мягких широких крыльев, бесконечными извивами смутных и бледных драконов.
Какое-то время он еще видел сивиллу, словно рассеянное сияние светильника сквозь алтарные завесы великого храма. Потом снег сгустился, и Торса перестал различать путеводный свет; он уже не знал, бредет ли между каменными стенами перевала или заблудился на безграничной равнине вечной зимы.
В плотном снежном мареве Торса сражался за каждый вдох. Чистое белое пламя, что горело внутри него, съежилось и угасло в заледеневших членах. Божественный пыл и экзальтация уступили место безнадежной усталости, онемению, что охватило все тело. Яркий образ сивиллы обратился безымянной звездой и вместе со всем, что Торса знал и о чем мечтал, провалился в серое забвение…
Торса открыл глаза навстречу странному миру. Он не ведал, был ли погребен снежным бураном или непостижимым образом выбрался из белого забвения, но вокруг не было ни следа бури и скованных ледником гор.
Поэт стоял в долине, которая могла быть сердцем арктического рая, и ничто здесь не напоминало о запустении Полариона. Летняя земля вокруг была усыпана цветами бледных и изменчивых оттенков лунной радуги. Они совершенно не походили на цветы в окрестностях Кернгота: изящные бутоны напоминали морозные