Будущее. Владимир Юрьевич Василенко
они? Под ним, под стеклом – тела… тельца.
– Когда ты говорил умрешь? Если что?
– Я не умру.
– Ты же хотел.
Минутная слабость… Снимает невидимые чулки?.. Переспать с ангелом (он усмехается?)… Что-то чудесное. Как в детском капризе. Им не жаль друг друга. Что она понимает в том, что… Когда-нибудь. А это его… не так ли точно обессмыслено? Кого жалеть, за что? Голос, ее:
– Может, нам… перестать с ним играть?.. Я о видениях… Зачем нам это?
А что не зачем? Это ведь просто время, действие, не опускаться же до… Что в ней происходит, раз она это спрашивает?..
– Давай спать.
Подчиняясь, она гасит свет, и кому-нибудь видящему в темноте в этот момент, как всегда, становится, жутко.
Плохими намерениями
вымощена дорога в рай
У входа в заведенье, откинувшись на спинку, коротконогий пятнисто-белый бульдог запускал струйку над мостовой: стояла почти колесом. Это не настораживало.
Так, въезжаем внутрь… Всё слоями: ближе-дальше позади столика. Они – на переднем, в профиль (сейчас не вспомнить, как он, режиссер, поддался на авантюру, на «усиление»)… Членораздельно рыгнув, овчарка на полу у стойки продолжила звучное лакание.
– Вам никогда не казалось…
– …что происходящее только тогда происходит…
– …когда вы владеете им не вполне?
– Или собой?
– Да нет, именно им, – она сейчас как раз и не владела: фраза-то ушла на полуслове и вернулась.
– И что вас смущает?
Зазвенело от стойки: огромный терьер, уронив башку на бок, грохнул на пол хрусталь. Последние дребезги, кувыркаясь, замирали в эфире…
– Как «что»? Вас устраивает, что, когда вы на коне, ничего не происходит? Вы никуда не скачете. Это нормально?
– Так вы за норму или…
– Или.
– Так вас устраивает или…
– Послушайте…
И без того электронно-размытый, томный собачий вальс теперь примерял на себя роль космической, на кишки наматываемой оперы.
– Послушайте, – она повторно отвлеклась, уставившись на дымящего за столиком неподалеку спаниеля. – О чем мы?.. Н-ну, не обижайтесь.
– Вы хотели сказать: не осуждайте.
– М-м… Чудо, а не коктейль… Знаете это, из толстой книжки: птички божьи не сеют, не жнут. Эти мысли – оттуда. Эти мысли: боже, что я делаю, чем зарабатываю на хлеб. Неужели я зарабатываю и все это делаю, пока зарабатываю. Что это всё? Как назвать? Что значит: я его делаю, и оно дает мне пищу, и не гарантирует мне ее завтра. Всё – туда, к хлебу… И это – моя жизнь. Но! Самое удивительное! Чувствуя весь идиотизм, я по-прежнему с головой во всем этом, и… Спокойно! Нахожу. В нем. Особую. Прелесть. Что-то невыразимое… То есть именно это – окно… Комфорт, мало-мальски гарантированный период, назовем, покоя и воли – стена… Впрочем, о каком это я периоде?..
В середине монолога, положив морду на скатерть, демонстрируя ушами, чего бы он не прочь, молодой волкодав стал строить ей глазки.
– Пошел в жопу!
Для души нет ничего слаще, чем о ней самой. Тогда вы ей любы, то есть не вы, конечно, а тот, кому вы всё это. То есть опять-таки вы. Кто-то