Хмель. Алексей Черкасов
мы еще доживем до славных дней России. Доживем, Ядвига!
– Дай Бог! – тихо промолвила Ефимия.
– Бог? Нет, нет, Ядвига! Ни католический, ни православный не помогут нам. Не помогут. Свободу надо брать своими руками. Да, своими!
Ефимия промолчала.
– Голова… голова… О господи!.. – опять застонал Лопарев и опустился на сенное ложе, притих.
Ефимия подождала, пока он уснул, и, не в силах удержать горечь, подступившую к горлу, выбралась на ветер. Хоронясь возле березы, долго-долго плакала. Это была ее последняя ночь «без крепости духа»…
На другой день Ефимия сказала Ларивону, что барину полегчало и он в полной памяти, а потому быть с ним нельзя правоверке. Старец Филарет вскоре позвал ее в Ларивонову избу, выслушал и тогда разрешил наведываться к барину только днем, с приношением пищи.
На десятый день Лопарев покинул свое убежище, грелся на солнышке и слушал быль старца про поморских праведников.
– Кабы Анчихрист не плутал по царствам-государствам, давно бы люд праведный жил во счастье, со Господом Богом, – гудел старец. – Вот мы спасаемся от греховности едной общиной. А кругом как? Соблазн. Искушения. Погань всякая.
Лопарев не сдержался, заметил:
– Спасение для людей – свобода. Без свободы нет жизни человеку, а есть каторга, в цепях или без цепей – какая разница!
– Свобода с блудом бывает, – возразил Филарет. – Дай свободу слабым да не твердым – и в блуде погрязнут, со червями земляными заодно будут.
– Без свободы человек окаменеет, думаю. Нищий духом станет.
Старец поднялся и ушел восвояси…
Ефимия радовалась. Она так и светилась вся, глядя на Лопарева. Это она спасла его от смерти!
И Лопарев сказал:
– Если бы не ты, не жить бы мне.
На что Ефимия тихо ответила:
– Тогда и мне, может, не жить бы, – и тут же ушла – стройная, еще совсем молодая женщина, такая же загадочная и неопределенная, как завтрашний день.
Минуло еще четыре дня, и старец сообщил, что позовет на совет крепчайших пустынников и тогда решат, как поступить с барином: оставить ли в общине, как пришлого, иль прогнать, как щепотника.
«Если прогонят, куда идти? – думал Лопарев. – В городе опознают, схватят, закуют и отправят на каторгу. А в деревню пойти – примут ли? Не лучше ли остаться в общине Филарета? Хоть тьма-тьмущая, но люди надежные, кремневые…
Русь! Какая же ты дремучая и непроглядная! А я-то знал Россию петербургскую, невскую, с выходом в Балтийское море, в Европу просвещенную.
И все-таки надо ждать, как сказала Ефимия. Кто знает, может, настанут перемены?»
Августовская ночь прояснилась звездами. Играла, нежила. С берегов Ишима тянуло теплой испариной.
Лопарев лежал возле телеги, думал.
Послышался шорох, будто кто полз. Лопарев оглянулся и встретился с черными глазами – Ефимия!
– Тсс! – Ефимия погрозила пальцем: молчи, мол, – явилась тайно от старца. Подползла к телеге и протянула