Интеллигент. Сергей Николаевич Тихорадов
на вершину берлоги и попрыгал, после каждого приземления прислушиваясь к движению земли под ногами. Через несколько скачков земля начала проседать. Раскуражившись, я увеличил амплитуду прыжков, и в какой-то момент свод берлоги пошел вниз. Свалившись набок, я покатился прочь, и едва успел оказаться на ровном грунте, как гробница рухнула.
Да, это была уже не берлога, это было хранилище капсул с бойцами, моими товарищами. Почти метровый слой земли надежно прикрывал капсулы, и вероятность обнаружения этого места кем-нибудь посторонним стремилась к нулю: по местам этим никто не шляется, ибо война.
Честно признаюсь, мне легче стало. Я словно спихнул со своей души бремя неподъемной заботы об этих пластмассовых ящиках, теперь пусть земля их бережет. Наверное, мы потому и хороним своих мертвецов, чтобы передать заботу о них Богу: возьми свое обратно, Господи. Мы, по немощи своей, неспособны для них ничего сделать.
Теперь следовало подумать и о себе. Всплывшую из облаков луну я счел добрым знаком: если уж идти по лесу ночью, так лучше всего при луне.
Однако, куда идти-то… Я мог бы вернуться в расположение, но как я вернусь один? Врать я не умею, а правду сказать не могу.
Да нет, вру, конечно. Я еще как могу врать, если нужно, и если легенда подходящая. Могу соврать, что забыл. Могу соврать, что потерял. Могу, что не заметил. Чтобы выжить, что угодно могу соврать. Вот только сейчас не смогу. Потому что на физиономии моей будет написано, что вру, и каждый подумает, что я пацанов бросил. А сам выжил.
– Родион, – позвал я, – Крути давай скорее свои витки, а?
После сна действие снадобий закончилось, и я осознал свое одиночество, холод ночи и маразм ситуации, в которую влип. Не сам влип, а меня в нее вставили, как нетерпеливый малыш вставляет кусочек пазла в картину – с размаху бац по столу, вдруг подойдет? А потом огорчается и рыдает, потому что не подошло. Можно еще, конечно, края пазла подрезать и снова попробовать, ну да кто малышу ножницы выдаст? Верно, никто не выдаст. Спички, кстати, тоже детям не игрушка.
– Родион, – снова позвал я, вовсе не удивляясь нелепости этого зова, – Родик, это же трындец какой-то, что же делать-то, Родик?
Посмотрел на заваленную берлогу, и подумал: во-первых, это скорее старый окоп все-таки; во-вторых, поутру меня срисуют тепловизором с дрона, как пить дать. Так что, лучше бы мне сейчас тоже лежать в капсуле, а не болтаться на ветру стылой тряпочкой.
Пацаны вот лежат. В кои-то веки инопланетяне попались, и надо же, никому не расскажешь! Потому что изымут пацанов на опыты в настоящую уже Москву, как пить дать.
Вот чего это я все про «пить дать»… сушняк потому что. А воды нет, и еды нет, спальника нет, ничего нет, в том числе и оружия. Забавно подумалось, да? В числе многих вещей, которых у меня нет, нет и оружия. Список несуществующего, плейлист ненаписанных песен.
И я, артист несуществующего театра. С двумя гробами в берлоге. И вообще, виток – это сколько? Час? Полтора? Два? Это смотря какая орбита, я так понимаю. Чем выше орбита, тем длиннее виток. Попробую вспомнить…