Интеллигент. Сергей Николаевич Тихорадов
война скорее закончится, – сказал я, чтобы не только Бог, но и бесы услышали.
Бесы наших мыслей не слышат, им надо вслух говорить, или показывать действием. Надеюсь, моих бесов такое миролюбивое желание обескуражит, и они исправятся, напишут заявления в ангелы.
Я подмахну, если что. Чиркну через весь лист «согласен»… нет, напишу «да ради Бога». И дату.
Спутник снова чиркнул по небу, пролетел еще малость, остановился, потолкался на одном месте, вытаптывая себе поляну, как пассажир, только что залетевший в переполненный вагон метро… и сдал назад. Завис прямо над моей лежкой, врубил фару-искатель и принялся шарить по лесу ярким прутом света, словно искал, кого бы тут выпороть за непослушание.
Помогая себе руками оттолкнуться от уже совсем мерзлой земли, я поднялся, сел на попу ровно и снова поднял глаза вверх.
– Неужели не видно? – спросил я, – Родик, я тут.
И помахал рукою над головой. Потом совсем встал, мыча и кряхтя, но не от усилия, а от недовольства: Родик все же баклан, хоть и развит не по годам. Может, он все-таки москвич?
Родик, я прямо под тобой, внизу, руками размахиваю, как сбитый дрон остатками лопастей.
Нынче дрон сбить – не вопрос. Почти у всех оружие, потому что война уже давно не только на фронте, дружинники по городам ходят с «калашами». Пятьсот тысяч выстрелов в сторону дрона – и наверняка собьешь, честно слово.
Пруток света хлестнул меня по лицу, заставив поморщиться и закрыть ладонью глаза. А нечего в небо пялиться, дрон. Нашли тебя уже, нашли. Не маши лопастями.
Пруток расширился, стал сначала жирной докторской колбасой до неба, потом столбом, потом театральной тумбой, потом еще немного расширился, до метра в диаметре. И в центре этого яркого столба стоял я.
– Это я, Интеллигент, – сказал я, вдруг перепутает, – Спасибо, брат, что в пару витков уложился.
Надо будет рассказать ему, что я тут сам с собой умничал, орбиту считал. А вот столько света он на меня зря тратит, потому что такой столб издалека видно, и не только хорошим людям.
Абсолютно бесшумно, как призрак в фильме ужасов, модуль спускался прямо на меня, и только над самыми верхушками елей принял влево, качнул плоскостями и вырубил свет. Плоскостями?
В полной темноте раздался хруст ломаемых веток и скрип деревьев, почему-то недовольных тем, что их выворачивают из земли. Выворачивают столь яростно, что в падении они поднимают ветер, и он бьет мне в лицо еловым запахом, будто я, маленький, переборщил с хвойным мылом в ванне. Я маленький, очень маленький, а кто-то большой и сильный ломает лес прямо передо мной. Вот, совсем сломал, кажется. Плоскостями сломал, и жирным округлым фюзеляжем величиной минимум в полторы железнодорожных цистерны.
– Родик, – сказал я, – Ну ты даешь. Ты там тоже, что ли, таблеток наелся?
Деревья еще какое-то время хрустели, возмущались насилием, а я стоял и смотрел. Я люблю торжество техники, даже если страдает лес. Я городской интеллигент, не сельский, мне техника дороже