Пушкин в шуме времени. Александр Белый
всей предпочтительности идеала свободы, написанного на знаменах Французской революции, ее реализация обнаружила существенный разрыв республиканской идеи с понятиями нравственного бытия человека. Разрыв с религией резко упростил, ожесточил отношения между людьми. Республиканское, демократическое государственное устройство – желаемая цель, но оно немыслимо вне высшего, возвышающего человека начала, не мыслится вне христианского пути Европы.
Примечательна строка в письме Пушкина Чаадаеву: «Первоначально эта идея (идея Христа. – А. Б.) была монархической, потом она стала республиканской. Я плохо излагаю свои мысли, но вы поймете меня» (X, 835). Точнее бы сказать: не стала – становится, т. е. облагораживается, одухотворяется, очеловечивается. Эту тенденцию он отмечал во Франции, в «народе, который оказывает столь сильное религиозное стремление, который так торжественно отрекается от жалких, скептических умствований минувшего столетия» (VII, 403).
Что будет в России, если произойдет революция, первым шагом которой должно было быть убийство царя? Что будет управлять событиями, вне зависимости от логических построений ее вдохновителей и исполнителей? Если история Годунова – «свежая газета», модель грядущих событий, то каково «пророчество» Пушкина? Этот вопрос уловил И. Киреевский, мнение которого о «Борисе Годунове» было одобрено Пушкиным. «Все лица и все сцены трагедии развиты только в одном отношении: в отношении к последствиям цареубийства. Тень умерщвленного Димитрия царствует в трагедии от начала до конца, управляет всем ходом событий <…> дает один общий тон, один кровавый оттенок»[98] (курсив Киреевского – А. Б.). «Тень царевича» – эвфемизм, заменяющий другое понятие, понятие святости. Не случайно, а именно чувствуя этот аспект, Карамзин, завершая главу о Годунове, называет его «святоубийцею». С разрушением святости распадаются не только отношения в государстве, как описал Дидро, но и сам народ обесчеловечивается, теряет жалость и сострадание. Завершение трагедии криками народа «вязать Борисова щенка», убийством детей и восторгами на восшествие нового царя («Да здравствует царь Димитрий Иванович!») закономерно. Закономерно как предупреждение обществу, наглядная картина результата переворота. Не забудем, что драма была закончена до декабристского восстания. Предупреждение имело смысл. Аспект предупреждения подчеркнут Пушкиным шутовским названием и обозначением жанра – комедии по пушкинской вере в то, что «со смехом ужас несовместен».
К 1831 году, при публикации драмы, предупреждать было поздно. Но движущие идеи трагедии не потеряли и, прибавим, долго не потеряют своей значимости. Восстание декабристов произвело сильнейшее искажение в нравственном сознании русского общества. Само выступление и, тем более, кровавый шаг, долженствовавший свершиться, были осуждены лучшими умами (не говоря об остальных) того времени, в наиболее прямых и страшных словах – Тютчевым. Но сострадание, «милость к падшим», к людям, личностно чрезвычайно достойным, исполненным