Мухобойка, соль и лошадь-качалка. Елена А. Миллер
небольшого ума. И это все разрушило….
– Но вы успели написать портрет? – с интересом открыл глаза Даниил, чуть подался вперед. – Вы начали картину? Она существует?
– И да, и нет. – Уклончиво протянул Аполлинарий. – Я сделал несколько карандашных набросков. Сделал быстрый этюд маслом. Потом долгие два месяца я работал над живописным эскизом будущей картины. Это был небольшой холст с портретом Рины в полный рост. Но я не дописал его.
– Почему?
– Я не смог. Я, видимо, заболел….
– Что значит – «видимо»? – в бесстрастном голосе Гирса промелькнула недоумение. – Чем заболели?
– Я не могу это объяснить. – С мучительным стоном выдохнул Аполлинарий. – Просто однажды утром, войдя в мастерскую, я почувствовал чье-то явное, зловещее присутствие за своей спиной. Вы не можете себе представить, какого труда мне стоило заставить себя обернуться через плечо, посмотреть на противоположную стену, вместо того, чтобы сразу, не разбираясь в чем дело, с криком выбежать вон из дома!
– На стене что-то было?
– Да. – Художник вдруг задрожал, без сил упал в мягкое кресло у окна. Его лицо заметно побледнело, под глазами ясно обозначились темные круги. – Да.
– Что же?
– Там был огромный – с меня ростом – Нарисованный Человек.
В кабинете вдруг стало неуютно, тесно, зябко, будто пробежал по полу ледяной холодок. Штора над подоконником вздыбилась пузырем, потом затрепетала от порыва ветра. Аполлинарий вздрогнул, болезненно вскрикнул. Даниил поспешно поднялся на ноги, подошел к окну. Во дворе никого не было, только высокая луна плавно плясала на густых черных ветках высоких кустов.
– Это просто ветер. – Тихо сказал Гирс. Чуть отдернул штору, чтобы она больше не беспокоила нервного художника. – Уже почти ночь, стало прохладнее, сквозняк усилился. В этом нет ничего сверхъестественного и страшного.
– Простите. – Проскрипел Аполлинарий. – Видите, во что я превратился….
– Продолжайте свой рассказ. Может быть, еще можно все исправить.
– Спасибо. – Побледневшими губами прошептал художник. – Вы вселяете в меня надежду….
– Каким он был, этот Нарисованный Человек?
– Обыкновенным. Именно таким, как я рисовал его в детстве. Длинная толстая линия вместо туловища, еще четыре палочки – конечности. Непропорционально большая круглая голова. Но главное – это выражение его лица!
– Оно тоже было таким, как на первых рисунках?
– В том-то и дело, что нет. Все-таки я восхищался своим Нарисованным Человеком, наделял его лучшими чертами характера, видел в нем своего защитника. Поэтому на моих детских работах его лицо было приветливым, даже улыбающимся. Тот же, новый Нарисованный Человек был устрашающим! Брови его были гневно подняты, рот был раскрыт в страшном оскале, кривые зубы-столбики торчали в беспорядке. На полу, у самой стены валялись остатки угля, крашеные