Тихий гул небес. Ольга Толмачева
полу, надломившись спиной, тянет шею за шторку. С неприятностью ощутил, как его медленно наполняет брезгливое отвращение к женщине.
Дрон представил на миг, как он решительным шагом подойдет к блуднице и, схватив за голову, намотает на свой тяжелый кулак ее шелковые волосы, а потом без жалости потянет Люльку прочь от окна. Вскрикнув, она беспомощно упадет перед ним на мягкие колени и, точно на привязи, безвольно поползет за крепкой мужской рукой к порогу, и ее белое, роскошное тело, призывно зовя, возбуждая звериное, безоговорочно ему подчинится.
Сил владеть собой Дрону не доставало.
Он крепко сжал челюсти и, скрипнув зубами, замотал головой, отгоняя страшные видения.
Усилием воли отвел взгляд от босых Люськиных ног под бесстыдно задранной рубашкой. Пугаясь себя в своей ярости, задохнулся. Поспешил прочь из дома на волю, спасенный вновь прозвучавшим громким стуком в ворота.
Всю неделю Люська не приходила, и Дрон соскучился.
Вставал ни свет, ни заря – спал ли? Глотая дым, растапливал печурку. Долго сидел в темноте, наблюдая за языками пламени, которые нехотя лизали дрова. Сырые поленья шипели и выстреливали, а по полу, стенам и потолку прыгали черные тени.
Выпив жидкий чай, чтобы наскоро согреть нутро, отправлялся на работу. Весь день лопатой чистил снег и отбойным молотком долбил мерзлую землю. Копал – с перекурами на отдых и небольшим перерывом на обед – до тех пор, пока вокруг были различимы предметы, при любой непогоде. Это была тяжелая и изнуряющая работа.
В полдень он плелся домой, доставал из холодильника кастрюльку кислых щей, которыми его снабжала Люська, и пока суп закипал, а комната наполнялась острым ароматом чеснока и капусты, ложился как был в одежде на кровать поверх одеяла. Теплая утроба убогого жилища убаюкивала, и Дрон проваливался в липкий сон, как в пропасть.
Во сне он летал, как птица, – не чувствуя скованных рук, тяжести ног, лица, опаленного ветром. Под ним расстилалась земля, омываемая вихрем. Дрон ликовал.
Дневной сон-полузабытье быстро восстанавливал силы. Короткие минуты отдыха помогали продержаться до вечера. Сознание прояснялось. После тарелки горячих щей в животе становилось веселее. Дрон снова отправлялся на работу кромсать и грызть землю.
Изредка в странной череде однообразно серых тягучих дней случались исключения, когда чужой перелетной птицей Люська прибивалась к нему на ночлежку.
В свете дня Дрон не желал ни знать эту женщину, ни слышать о ней, но с наступлением сумерек вновь начинал исступленно ждать свидания, ненавидя и стук собственного сердца, и чуткое внимание к малейшим шорохам у дома, и свою лихорадку. Жгучей, жаркой волной из темноты на него надвигались боль, страх и отчаяние. Он тосковал по ее живому теплу, жару слабых женских рук, горячему дыханию.
Дрон нуждался в Люське, как маленький ребенок, который, сидя дома в одиночестве, ждет возвращения взрослых, томясь и пугаясь, напряженно всматривается в темноту, вздрагивая от едва уловимого звука.
Услышав гул железных ворот, осторожный