На вдохе. Марина Бонд
в достатке, допустить, чтобы его сын вкалывал до кровавых мозолей?! Как посмел после этого явиться и так просто сказать, что он мой отец?! Разве мог порядочный человек позволить женщине, родившей от него ребенка, влачить жалкое существование и ни разу – НИ РАЗУ! – не помочь?! Даже не узнать, нужна ли помощь? Он вычеркнул нас из жизни много лет назад, а теперь явился… для чего?
Артем запустил пальцы, которые только что разглядывал, в шевелюру. Было видно, как его растревожило воспоминание, будто заново заставляя пережить первые волнительные минуты встречи с отцом. Затравленный взгляд заметался из угла в угол.
– Я уставился на его руку, как на гремучую змею. Рукав пиджака оголил запястье с часами, которые стоят больше, чем вся моя паскудная жизнь. А это всего лишь часы! Между нами пропасть! Бездна! Я смотрю на него и понимаю, что никогда, ни при каких обстоятельствах не смогу назвать его отцом. Никогда! Я взбесился до крайности от всей этой ситуации и рявкнул, чтобы тот убирался.
Артем вынул из кармана пачку сигарет и закурил. Руки его при этом заметно дрожали. Помня, чем все кончилось в прошлый раз, Оксана подняла глаза на датчик задымления под потолком:
– Сирена завоет.
– Не завоет. Я перерезал провода.
– А в зале выла.
– Там не перерезал.
Шестое чувство подсказывало, что он говорит правду. Оксана не стала допытывать, как и когда он успел это сделать, а просто поверила. Встала и, обойдя стол, приоткрыла окно. Замешкалась, что бы предложить взамен пепельницы. Выбор пал на канцелярский стакан, которым она все равно не пользовалась. Перевернула его над мусорным ведром, и оттуда посыпались скрепки, скобы и прочая ненужная мелочь. Поставила стакан на пол перед Артемом и вернулась на свое место. Она не могла заметить, как Артем проводил ее взглядом, в котором затеплилось одобрение.
– Что было потом?
– Потом на кухню вошла мать, – сказал он после глубокой затяжки, и слова его перемешались с сизым дымом, – пошатываясь и держась за стенку, будто не доверяя своим ногам. Бледная, глядя на него, как на призрака, она опустилась на табурет, на котором чистила картошку, и зажала рот ладонью.
– Ты его знаешь? – спросил я ее. Она долго не могла произнести ни слова. Все смотрела на него, а из глаз градом слезы сыпались. Наконец, она справилась с собой и тихо произнесла:
– Это твой отец.
Меня будто второй раз оглушили. Комната поплыла перед глазами, ноги стали подкашиваться. В голове не укладывалось: как это возможно?!
– Ты сказала, он погиб.
– Да нет, как видишь, жив-здоров… и вполне себе хорошо выглядит. Ну? Зачем пришел? – она обратилась к нему весьма воинственно, обрушив всю силу праведного негодования на его седую голову. Посыпались упреки, обвинения. Вся та злость, которая помогала ей долгие годы работать, зарабатывать на хлеб и не скатиться на самое дно, вылилась на него. В свое оправдание он сказал, что высокий статус не позволял принять незаконнорожденного