Крещение. Иван Иванович Акулов
понял, как густ и плотен настильный огонь немцев, и если он, Охватов, хоть на вершок поднимет голову, ему конец. Он лег щекой на холодную землю, закрыл глаза, и ему до слез сделалось жаль себя. «Даже и села не узнаешь, где убьют, – подумал он. – Вот и все. Зачем же я родился? Зачем жил, голодал в вагоне? Зачем? Зачем?»
Очень низко, фырча, как рассерженная кошка, ввинчиваясь в воздух, пролетела мина и мягко плюхнулась почти рядом. За ней – другая, третья. Потом уже взрывы пошли пачками. Охватов, весь напрягшись, влип в землю, а правой, с растопыренными пальцами, рукой закрывал голову. Лежать так было неудобно, скоро заломило всю шею и одеревенела спина.
– Все, – вслух сказал он. – Будь что будет. Больше не могу. – И, перевернувшись на спину, глубоко, со стоном вздохнул. Полежал с закрытыми глазами и вдруг сквозь смеженные веки увидел, как над ним махнула тень и кто-то склонился к самому его лицу. Охватов открыл глаза – рядом лежал лейтенант Филипенко и улыбался блеклой улыбкой:
– Живой ты, что ли, Охватов?
– Живой, товарищ лейтенант.
– Какого же хрена тут, на самом припеке?
– Я бы вперед ушел, да вот Кабаков… – начал было оправдываться Охватов и покосился на Кабакова, недвижно лежавшего в сторонке, шагах в трех позади. – Товарищ лейтенант! – закричал Охватов, глядя остановившимися глазами на то, что недавно было Кабаковым, и вдруг почувствовал между пальцами рук какую-то липкую жидкость. Вытирая руки прямо о землю, Охватов задохнулся от тошноты и начал глотать слюну, чтобы не вырвало.
– Охватов! – кричал Филипенко, колотя землю рукояткой нагана. – Охватов!.. Скатывайся к насыпи. Слышишь? К насыпи давай. Вниз!
– Слышу, товарищ лейтенант.
– Чего же еще! Гляди вон! Гляди сам!
Между домиками и по улице метались темные фигуры людей, махали руками, сшибались, падали. По дороге, поднимавшейся от речки, медленно уползали большие грузовики. Навстречу им из-за хат выскакивали немцы и, цепляясь за высокие борта, перекидывались в кузова машин. Из яблоневого сада на краю деревни один за другим вылетали мотоциклисты и у дороги круто разворачивались, вливаясь в набиравший скорость поток. У стены церквушки то и дело вспыхивал остро-яркий огонек, и белые тугие облачка дыма хлопотливо поднимались над ним, путались в ветвях лип, таяли. Это стрелял миномет.
Справа, за космами перепутанного и обитого овса, сменяя друг друга, работали два русских пулемета, и Охватов только теперь, видя переполох в деревне и слыша стук своих пулеметов, ясно понял, что пули прочесывают сады, дворы, огороды, улицу и начисто выметают оттуда немцев.
Охватов сделал перебежку по направлению, указанному лейтенантом, и упал за невысокую насыпь дороги, за которой можно было безопасно продвигаться к деревне. За насыпью Охватова встретили Малков, Кашин, Глушков. Тут же были братья Брянцевы, всегда тихие и замкнутые.
– Колька, Колька, язви тебя! – Малков облапил Охватова. – На вот тебе. На. Да бери! У меня еще одна. – Малков совал в руки Охватова тяжелую противотанковую гранату. –