Развод. Чужой ребенок. Лила Каттен
до вечера, поэтому…
– Хорошо, я вас услышала. Я просто хочу его увидеть.
Он указывает рукой на дверь с цифрой семь и так как я надела на себя халат, бахилы и шапку еще до этого, я тут же вхожу.
Больничный запах сильный и немного отвращает. Но стоит увидеть Германа, все остается на заднем плане. Ничего больше не имеет значения.
Только он, лежащий на узкой кровати. Будто просто спящий. Но все совсем не так.
На каждый шаг сердце сжималось сильней и сильней. На коже лица до сих пор виднелись черные мазки от дыма. Кисти рук были в царапинах. А на плече, так как он был накрыт не до самой шеи, бурая кровавая ссадина. Больше похожая на синяк.
– Что это?
Врач подходит чуть ближе и поняв, о чем я спрашиваю, отвечает.
– Судя по тому, что мне рассказали, на него что-то упало.
– Мне сказал полковник, что на поясницу, а не…
– Дважды упало. В первый раз была повреждена нога, во второй уже поясница.
Киваю в знак понимания, но мысль о том, что он пережил, бьет наотмашь. Когда он узнает, что у него ничего не вышло, он будет в отчаянии.
– Можно вас попросить, оставить меня с ним?
– Конечно.
Стоит двери закрыться, я подхожу к нему еще ближе. А когда, лишь сантиметры разделяют нас, я не выдерживаю, склоняюсь к Герману и аккуратно, чтобы не навредить целую в висок, затем в скулу, лоб, глаза… Просто легкие прикосновения, но мне необходимо ощущать, что он со мной.
– Как же ты меня напугал, дорогой… Как же напугал, – шепчу на ухо, и напряжение покидает меня, превращаясь в слезы, которые я не могу остановить.
С трудом совладав с эмоциями, я ненадолго сажусь на стул, стоящий у кровати мужа и меня уносит мысленно.
Даже сложно сосредоточиться на чем-то одном. Внутри один лишь страх, который я проживала уже который день в своих кошмарах и вот он наяву.
Но правда в том, что смятение и это состояние, которое до тошноты создает воронку в животе, не ушло насовсем. Невидимое, холодное, но оно остается там.
Мои тревоги прерывает тихий скрип двери и, повернувшись, я вижу родителей Германа.
Я позвонила его маме, пока ехала в такси.
– Милаша, – Любовь Ивановна тут же подходит, стоит мне встать со стула и обнимает, всхлипывая.
– Он в порядке… в порядке.
– Слава богу, – отходит к кровати сына и трогает его свободную от катетера с капельницей руку.
– Валерий Константинович, – обнимаю его отца, который, кажется, в таком же состоянии, только слез нет.
– Спасибо, что сразу позвонила.
– Ну что вы, – трогаю его плечо, провожая к Герману. – Только Инне не успела набрать. Как-то забыла.
– Я позвонила. Она уже бронирует билет на поезд. Через три часа будет тут.
– Хорошо.
– Так что же произошло?
– Он пытался спасти ребенка, – голос дрожит.
– Порой гордость за него, уступает материнскому страху, и я ненавижу его работу, – признается тихо Любовь, опускаясь рядом с Германом.
В таком сложно признаваться даже самой себе. Но я порой ощущаю то же самое.