Развод. Чужой ребенок. Лила Каттен
буду учить большое стихотворение про солдат. Приедут все-все школы с района.
– Надо же. Я тобой очень горжусь.
– Но я же еще ничего не сделала.
– Но я знаю, что ты будешь лучшей, независимо от результата.
В больнице меня оставили на три дня. Ушиб ноги был не таким сильным. Поясница тоже подлежала восстановлению. Остальные ссадины и синяки вообще не имели значения.
Я не смотрел все эти дни новости. Не слышал ничего о последствиях и не спрашивал ничего у других. Мне требовалось время.
Но когда я приехал домой, то столкнулся с той самой женщиной… той самой матерью, ребенка которой не спас и не знал, что ей сказать.
Я просто не знал, кого она видит перед собой.
Это была невысокая, лет тридцати пяти женщина. Ее глаза были пусты, а на голове повязан черный платок.
Мила говорила мне, пока я был в больнице, что видела ее. Что вспомнила и маму девочки и самого ребенка соответственно. Да и СМИ об этом трубили. Поэтому сейчас знала кто перед нами. Я тоже знал.
– Здравствуйте, – опираюсь на здоровую ногу и стараюсь стоять ровно, пока что мне это удается не очень хорошо. – Простите… Я…
– Спасибо, что попытались, – говорит, всхлипывая.
– Я пытался… клянусь…
– Я знаю… – сипло отвечает она и развернувшись уходит.
Не говоря ни слова, я опираюсь на временную трость и ухожу в подъезд.
Дома была тишина. Я попросил Милу не устраивать званые обеды. Она даже Оксану отправила к своим родителям на выходные, потому что сегодня пятница.
Жена с сестрой ходят где-то в гостиной, я же запираюсь в спальне и не планирую выходить.
Потому что перед моими глазами ее глаза. И я не верю, что там не было обвиняющих проклятий. Не верю в то, что она сказала «спасибо».
Это ложь.
Это проклятая ложь, которая мне не нужна.
Мила
На этот раз именно я проснулась оттого, что Герман ворочался во сне.
Он стонал протяжно и так больно, что у меня сжалось сердце.
– Дорогой, – не прикасаюсь к нему сразу, чтобы не усилить ужас, который он испытывает. – Герман, прошу, проснись… слышишь? Это просто сон, милый.
Но он зажмуривается все сильней и этот кошмар его не отпускает.
Мои руки опускаются на его плечи, которые я сначала поглаживаю, затем приобнимаю.
Его дыхание исходит из сжатых челюстей. Словно он его выплевывает из себя.
– Все… все… Герман, это я Мила. Возвращайся ко мне. Возвращайся.
Конечности мужа ощущаются будто стволы деревьев. Толстые и твердые. Впервые я ощутила что-то подобное. Но было не время пугаться и показывать свой страх.
И когда он медленно стал успокаиваться, я тоже сбросила с себя первичный ужас и расслабилась.
Его руки оплели меня и расположили на своей груди.
– Как ты?
– Будто все происходит заново в очередной раз.
– Ох, – испускаю тяжелый вздох. – Ты ведь скажешь об этом на работе?
– Если не скажу, сойду с ума. Которую ночь одно и то