Самурай. Сюсаку Эндо
это делают мои крестьяне. Я привык так считать. Наверное, эту способность и оценил господин Исида».
Ребенок заворочался во сне. До чего ему не хотелось оставлять семью и дом! Эта долина для него – что домик для улитки. И теперь его насильно отрывают от этого домика. Может случиться… может случиться, что он погибнет в дороге и никогда не вернется в долину. Он испугался – вдруг ему больше не суждено увидеть детей и жену.
По утрам в тихой глади бухты отражались горы. На воде колыхались плоты. На берегу громоздились спиленные бревна. Слышалось лошадиное ржание. Дзельквы пилили в окружавших бухту горах Кэндзё, криптомерии свозили по воде с полуострова Одзика. Дзельквы предназначались для киля строящегося корабля, кипарисы, которые доставляли из Эсаси и Кэсэннумы, годились на мачты.
Стук молотков, звон пил, доносившиеся со всех сторон, не стихали ни на минуту; мимо Проповедника со скрипом проехали несколько запряженных волами повозок, нагруженных бочками с лаком для покрытия корпуса корабля.
Плотники, словно муравьи, облепившие корабельный каркас, напоминавший скелет чудовища, работали не покладая рук.
Проповедник долго переводил бесконечные препирательства между испанской командой и матросами-японцами. Испанцы смотрели на японцев как на дикарей и с ходу отвергали все их предложения. Японцы настаивали, что для спуска корабля на воду нужен наклонный скат, по которому, используя людскую силу, можно будет столкнуть его в море. Хотя миссионер знал японский язык очень хорошо, многие специальные слова, которыми обменивались спорящие, были ему незнакомы.
В конце концов стороны все-таки пришли к согласию, и выжатый как лимон Проповедник вышел из хибарки, где собрались спорщики. До полудня оставалось совсем немного, люди могли погреться на солнце и чуть передохнуть, но Проповедник не мог воспользоваться этим кратким отдыхом – ему надо было обойти всю верфь.
На постройке корабля трудилось больше десятка христиан, их поставили на подсобные работы. Во время дневного перерыва Проповедник служил для них мессы, причащал, выслушивал исповеди. Все обращенные были жителями Эдо, где христианство оказалось под запретом. Как только там начались гонения на верующих, они, оставив близких, бежали на северо-восток, где работали на золотых приисках. А проведав, что в Огацу прибыл Проповедник, они, как муравьи, издали чующие запах съестного, стали стекаться туда.
Погода была ясная, но дул холодный ветер. В Эдо, наверное, уже распустились почки на иве, а здесь в горах еще лежал снег, лес на склонах стоял безжизненный. Весна еще не пришла.
Остановившись возле одного из обращенных, Проповедник терпеливо ждал, пока тот закончит работу. Наконец одетый в обсыпанное опилками тряпье рабочий подошел к нему, голову он обмотал тряпкой, чтобы пот не заливал лицо.
– Падре! – обратился он к Проповеднику.
«Да, я здесь не только переводчик, работающий на японцев, а еще и пастырь этих обездоленных людей», – думал Проповедник.
– Падре,