Записки невольника. Николай Молчаненко
и покорных рабов.
Малейшее неповиновение воспринимается как бунт, и за это следует мгновенная, жестокая расправа. Лёгкие наказания происходят в дежурной комнате, а тяжёлые – в карцере, откуда не все возвращаются.
Обедаем мы в так называемой "столовой" на заводе, которую устроили в старом низком складе. Внутри стоят дощатые столы и скамейки. Обычно Чёрный раздаёт баланду у входа. Мы заходим, берём миску и становимся в очередь, чтобы получить свою долю.
Иногда он задерживается, и тогда мы ждём за столами в помещении, некоторые даже засыпают, уронив головы на руки от изнеможения. Но если Чёрный застает нас в таком положении, он не просто входит, а врывается, словно зверь, и начинает избивать тех, кто попался под руку, тяжёлым половником, пока все не выбегут на улицу.
Когда подходишь к нему с миской, никогда не знаешь, что тебя ждёт: то ли он наложит баланду, то ли просто ударит. Одному он нальёт суп, другому – и вдруг, без всякой причины, может ударить половником по голове или сапогом по ногам, а то и в пах. Этот постоянный страх перед тем, что тебя могут избить в любой момент, становится невыносимым.
25 июня 1942 года
Сил совсем не осталось – ни физических, ни моральных. Писать не хочется, да и зачем? Мысли заполняют одно лишь отчаяние и усталость. Как бы хотелось просто отдохнуть хоть немного, забыться. Но знаю, стоит только лечь и преклонить голову, уже не поднимешься. Встаёшь с трудом каждое утро, а в голове пустота.
Сегодня с утра не дали хлеба. Обещали выдать на обед, но обед пришёл, а хлеба так и не было. Мы отказались брать баланду, потому что без хлеба она казалась невыносимой. Но долго так не просидишь – прибежали надсмотрщики, начали нас палками загонять в очередь, а тех, кто не ел, били. Этот ужас, это принуждение уже невыносимо.
На днях Сигизмунд снова ездил на другой завод. Там, по его словам, отношение к русским такое же скотское, как и здесь. Будто для них мы не люди, а просто рабочий материал, расходный и заменимый.
27 июня 1942 года
О всех своих мыслях и сомнениях я говорю только с Володей. Он, как и я, стал мне настоящим другом с первых дней нашего пребывания здесь. Мы с ним работаем рядом: его мастерская, где он помогает слесарю, прямо напротив тех проклятых топок, которые отнимают мои силы каждый день. Мы всегда вместе – на завод, в лагерь, обратно.
Когда Карл дал мне третий бутерброд, я сразу пошёл к Володе, чтобы поделиться. Оказалось, что его мастер тоже помогает ему с едой. Но наша настоящая сила – в том, что у нас общий гиздопар. Мы едим из одного котелка, и чаще всего муку удаётся раздобыть Володе – его мастер помогает ему в этом.
1 июля 1942 года
Не могу больше писать. Даже не знаю, зачем вытащил блокнот – наверное, просто глядя на Сигизмунда, как он прилежно записывает всё. А у меня сил нет, да и желания. Есть хочется так, что мысли только об этом. Тело дрожит от усталости, как будто вот-вот развалится.
8 июля 1942 года
Вчера произошло удивительное событие – один из наших ребят получил письмо из Харькова. Мы все читали его