Голоса. Борис Сергеевич Гречин

      – Всё заняло не больше трёх минут, но психологически – минут пятнадцать, может быть, целых полчаса. Мы глядели как заворожённые: их действие захватывало полностью, и это вопреки тому, что, положи их слова на бумагу, всё стало бы невнятным, почти детским лепетом. Мера их нахождения внутри своих персонажей и, так сказать, актёрской отрешённости от нас – или от тех, кто стоял за дверью и подглядывал в щёлку, – мера даже некоего бесстыдства изумляла: они действительно о нас забыли.

      Наконец, Наследник пошёл по направлению к своей лошади, смирно стоявшей у сенного сарая – я почти видел эту лошадь, уверяю вас, – а «маленькая К.» стояла и смотрела ему вслед. Тэд щёлкнул хлопушкой, и только тогда мы очнулись.

      «Я же говорил, что собственного исторического значения в этом частном эпизоде не имеется», – тут же прокомментировал Альфред.

      «Дядя Фредя, ты дурак», – ответил ему Кошт, переиначив русскую поговорку, снова достал свои антибликовые очки и снова надел их. Я успел подумать, что теперешний жест тоже раскрывает психологию встречи Гучкова и Государыни: в конце концов, ему могло быть просто неловко.

      Лиза не таясь плакала, утирая слёзы и шмыгая носом.

      Марта опустилась на ближайший стул и застыла в каком-то оцепенении. На её лице была слабая, отрешённая от нашего мира улыбка, глаза блестели.

      «Марта, может быть, тебе водички?» – спохватилась наконец Лиза.

      Марта покачала головой, верней, медленно повела ей из стороны в сторону.

      «Нет, мне хорошо, – ответила она каким-то новым голосом. – Хотя… ты права, пойду умоюсь. Сделать бы ещё что с этой публикой у дверей». С этими словами она вышла из аудитории.

      Штейнбреннер заговорил вновь:

       «Я понимаю, что все сейчас находятся во власти эмоций, и именно поэтому мой долг как единственного человека, способного избежать этой самоиндукции и аутосуггестии, – поставить вопросы, которые остались вне поля нашего рассмотрения. Мне хочется познакомить со своими выводами пару-тройку человек, которые способны рассуждать безэмоционально».

      Ада со вздохом пересела к нему, и они оба принялись о чём-то толковать вполголоса. Иван через некоторое время к ним присоединился (тоже, кажется, без большого удовольствия).

      Алёша подошёл ко мне и, сняв, протянул мне свой китель, причём не просто так, а будто с некоторым смыслом.

      «Вы можете его оставить на весь апрель», – предложил я.

      «Нет, спасибо! – отозвался Алёша, какой-то повзрослевший. – Я точно не надену его сегодня, хоть вы меня режьте. А про весь апрель – я хотел с вами поговорить. После занятий, наверное…»

      Я кивнул.