Калейдоскоп. Рита Лурье
порочно прозвучали его слова, – я все равно не привык платить за удовольствие.
Формулировка не выходила за рамки приличий, но услышанное оскорбило певицу до глубины души. Ее маска светского равнодушия соскользнула с лица, обнажая ее настоящие, ничем не прикрытые эмоции. Болотно-зеленые глаза заполыхали от ярости и стали почти черными, мягкие черты лица исказились и заострились, как у хищника, загнанного в угол и готового обороняться до последней капли своей или чужой крови.
Она шумно вдохнула воздух носом, возвращая себе утраченное самообладание.
– Ваша самонадеянность вызывала бы восхищение, если бы не была такой жалкой, – процедила Леманн сквозь плотно стиснутые зубы и как-то непроизвольно дернула рукой в воздухе, словно собиралась влепить собеседнику пощечину, но в последний момент удержала себя от этого действия. Вместо этого она выудила из крошечной сумочки красивый дамский портсигар и затянулась сигаретой. Выпустив в воздух облачко дыма, она продолжила свою обвинительную речь, – мне придется развенчать сложившееся у вас заблуждение о том, что это место – публичный дом. Если вы заинтересованы в удовлетворении подобных потребностей, я думаю, что вам стоит обратиться в другое заведение. И уважения к себе там у вас никто требовать не будет. А я не позволю с собой так обращаться. Если я женщина – это не значит, что я не способна за себя постоять.
Ее глаза больше не были полны неподдельной злобы и теперь горели вызовом. Франц бы предположил, что в какой-то момент их словесная дуэль перестала причинять ей неудобство и начала вызывать любопытство, но женская психология была слишком загадочной для таких решительных выводов. В любом случае, характер фройляйн Леманн невольно вызывал выражение и легкие нотки чувства вины за то, что он банальной неосторожности надавил на ее больное место, спровоцировав такой эмоциональный всплеск. Франц был воспитанником Герберта, но не способен был до конца искоренить в себе червоточину человеческой иррациональности, которой был чужд его названный отец.
– Простите, фройляйн, – неловко сказал он, растеряв все свои таланты к красноречию, – если бы вы дали мне шанс, то, возможно, мы обошлись бы и без насилия.
Этого говорить не стоило, о чем свидетельствовал неприятный холодок, пробежавшийся по позвоночнику. Глупая шутка отозвалась болью в виске и грозила погубить все жалкие попытки урегулировать конфликт, но возымела неожиданный результат.
Леманн не скривилась и не фыркнула, а вполне дружелюбно рассмеялась, хотя глаза ее заметно похолодели.
– Я полагаю, что у меня нет возможности отказаться? – поинтересовалась она, хитро прищурившись, – вы весьма настойчивы, гер…
– Нойманн. Франц Нойманн.
– Гер Нойманн, – задумчиво повторила фройлейн Леманн, словно взвешивая слога на языке и проверяя их звучность для своего мелодичного голоса. Судя по ее виду, она о чем-то торопливо размышляла, воспользовавшись этой небольшой паузой, после которой поделилась результатами своих умозаключений, –