Абрамцевские истории. Марк Казарновский
умолял её приехать. Пригрозил, что постельное бельё менять не будет, так и будет спать на одном и том же. Угроза возымела действие. Но жизнь на даче у супруги скучная: никаких споров Вольдемар не выносит, на все упреки, вопросы или требования отвечает:
– Да, дорогая. Нет, дорогая. Как скажешь, дорогая. Ты права, дорогая, – и так далее.
Утром перед работой Вольдемар косит траву, делает небольшие стожки – для запаха. И поглядывает иногда на забор – не сидит ли там какой-нибудь пришелец из третьего измерения?
Странности такие и изменение характера Вольдемара волновали его супругу. Она ходила к ведущим врачам, психоаналитикам, сексопатологам и даже к одному анатому. Все в один голос заверили, что форма не опасная, тихая, живите, мол, и наслаждайтесь.
А вечерами, когда выпадет роса, флоксы пахнут чем-то волнующим, а пионы набирают вечерней влаги, у забора иногда вдруг появляется какое-то свечение нежно-розового цвета. Этот столбик света чуть покачается, походит вдоль забора, просочится сквозь щель и исчезает.
Вольдемар иногда это видит. Тогда он начинает волноваться, жена даёт ему капли, звонит и просит прийти соседа. Сосед, Профессор, сразу начинает говорить про смысл жизни, и под его монотонное жужжание Вольдемар засыпает и спит крепко и без сновидений.
Никто, кроме Вольдемара, про третье измерение не знает.
3. Живи с улыбкой
Лучший способ ладить с ближними – держаться от них подальше.
Профессор поддал последний раз: пар с раскалённой каменки, душистой донельзя от добавленного эвкалипта и пива, мягко и нежно начал снова обволакивать стонущее в удовольствии и истоме стотридцатикилограммовое тело.
«Всё, на сегодня всё», – подумал Профессор, предвкушая главное. А главное ожидало его у камина после баньки.
Сегодня был день относительно «свободный»: ни сотрапезника по посиделкам Ноймана, ни говоруна Икразова не ожидается. У всех какие-то дела нашлись. «И к лучшему», – подумал Перфильев. Поэтому-то и наслаждение себе после бани приготовил по первому разряду. То есть на круглом столе уже лежали две газеты «АиФ», а на них – порезанная большая луковица, кусок сала, да не просто, а с чудесной розовой прожилкой, да колбаса телячья, тоже уже нарезанная. Да камин, растопленный в полмощи, но не плох уже, нет, ей-ей, не плох. И ждали Профессора четыре бутылки пива простенького, без изысков, «Жигулёвского», в меру охлажденные. Да остаток, эдак граммов четыреста пятьдесят, «Зубровки», напитка, как считал Профессор, и полезного, и экономного, ибо стоимость её, то есть «Зубровки», была ниже, чем эти вот все кристалловские изыски – то с «чёрной головкой», то с «винтом», то с «гербами», то ещё чёрт-те с чем. А суть то одна – с простого народа деньги драть.
Когда Профессор парился и был один, он любил себя причислять к простому народу, которому власть эта (то есть любая, впрочем, власть) выпить не даёт на свои, а всё норовит содрать три шкуры, то есть три цены.
Вот такой кайф предвкушал (и по праву) Профессор, пытаясь вытянуться на полоке.