Свечи на ветру. Григорий Канович
голос и отпрянул от бадьи.
– Дома, – сказал я и узнал тетку Тересе, мать Пранаса.
– Позови ее.
– Сейчас.
Я напился холодной колодезной воды и бросился к дому.
– Бабушка! К тебе гостья!
– Кто? – бабушка сидела на низком стульчике и ощипывала гуся. По комнате, как снежинки, носился гусиный пух.
– Тересе. Мать Пранаса.
– Какого Пранаса? У нас Пранасов в местечке дюжина. – Бабушка походила на сугроб – белый гусиный пух облепил ее морщинистое лицо, покрыл длинный и острый, как нож, нос, залетал в рот, и она то и дело сплевывала.
Бабушка стряхнула с себя пух и зашагала к Тересе.
Муж тетки Тересе, столяр Стасис, тоже сидел в тюрьме. Но его забрали прошлой осенью. Я как раз был у Пранаса, когда пришли полицейские – один наш, местный, по прозвищу Порядок, другой незнакомый, в шляпе и галифе.
– Полиция! – предупредил отца Пранас, но столяр продолжал спокойно смолить на берегу реки лодку. Лицо его было испачкано смолой, а со лба в зеленую, напичканную кузнечиками траву еще капал пот, как в руки каплет сок с березы.
– Мы за тобой, Стасис, – сказал столяру наш полицейский и вытер испарину. Руки у него были совсем не полицейские – маленькие, короткопалые, поросшие скудными рыжими волосами, – разве такими схватишь вора или там убийцу? Ха! И пистолета у Порядка не было. Оружие в местечке было только у господина офицера.
– Я готов, – наконец сказал столяр. – Только умоюсь.
Стасис шел медленно, положив на голый живот скованные наручниками руки, полицейские брели сзади, а мы с Пранасом бежали по бокам, заглядывали столяру в глаза. Стасис улыбался сыну и мне, взгляд его что-то говорил, объяснял, но мы оба ни черта не понимали.
На косогоре столяра поджидал черный автомобиль. Приезжий вежливо открыл дверцу, сел сам, и машина, тарахтя по проселку, уехала.
Я с завистью следил за ней, пока она не скрылась за поворотом. «Как приятно, – думал я, – прокатиться в таком автомобиле! Это тебе не верхом ездить. На лошадь каждый дурак может усесться, а вот в автомобиль так просто не заберешься, тут надо, чтоб ты либо в наручниках был, либо в галифе. Лучше в галифе».
– Ступай, Пранук, матери скажи, – обратился к моему дружку Порядок. Он остался с нами на косогоре, разморенный жарой, в расстегнутом мундире с выцветшими на солнце погонами и потускневшими от времени пуговицами.
– Сами увезли, сами и скажите, – сказал Пранас.
– Разве я его увез? – обиженно спросил наш полицейский. – Ты же видел.
– А кто же?
– Автомобиль.
– Вы… Вы…
На глаза Пранаса навернулись слезы. А он еще клялся, будто никогда не плакал и не заплачет. Нет такого человека на земле, который ни разу не заплакал бы. Собаки, и те плачут. Сам видел. И кошки ревут. Наша кошка, когда бабушка у нее тайком котят ворует, просто заливается слезами. Интересно, соленые ли они – собачьи и кошачьи слезы? Надо будет лизнуть.
– Порядок, –