Российский колокол № 4 (48) 2024. Литературно-художественный журнал

      Громоподобные раскаты опостылевшего голоса тёщи закупоривали уши. Марфа, упёршись руками в исполинские бока, достойные внимания пролетарского скульптора, смотрела на зятя как солдат на обречённую вошь.

      – И чего же, тебе, болезный, неймётся? В третий раз пристраиваю на доходное место, а ты, немощь интеллигентская, никак не приноровишься? С тебя требовалось-то: ящик поднять, донести, поставить. А ты?

      – Не моё это, Марфа Никитична.

      – А что твоё? Стишки сомнительные клепать? Дождёшься – загребут как чуждый элемент.

      Марфа схватила со стола тетрадку:

      – Вот здесь ты на что намекаешь, паршивец:

      «Все за лопаты! Все за свободу!

      А кто упрётся – тому расстрел»?

      – Это не я, это Гиппиус, – сдавленно застонал зять.

      Марфа шарахнула жилистым кулаком по столу. В серванте жалобно возроптали серебро и хрусталь.

      – Я с вами не из одной печи хлеб едала. По мне что Хипиусы, что какая другая тля недобитая – всё одно: враги народа.

      – Боже, ваше невежество ужасает. – Субтильный зять воздел было руки к семейной реликвии, но взгляд наткнулся на шляпки гвоздей.

      – Куда вы дели Матерь Божью? Неужели снесли в свою комиссионку? – ахнул он. И осел подломленной берёзкой.

      – Ах ты, говна какая: иконку пожалел! Люди добрые, держите меня, а то ща как запендюрю – ведь руки чешутся. – Двинулась Марфа на поверженного зятя.

      Тот, отползая от неотвратимо наступающей на него тёщи, нащупал на полу упавшую со стола вилку и заслонился ею, как щитом.

      – Мама, – возопил зять, – ради Полюшки не сокрушайте нашего несокрушимого счастья, не губите свою загубленную революционно-большевистскую душу!

      Марфа притормозила. Задумалась. Выматерилась. Села на стул и уже спокойно произнесла:

      – Вот завернул, гадёныш. Сразу и не сообразишь, что сказать хотел. Серебро-то положи, оно же и ткнуть может. Нужно оно тебе как в Петровки варежки, – с усмешкой покосилась она на нелепое оружие в руках зятя.

      Вошла Полина.

      – Вы уже позавтракали? А я крендельки с пылу с жару принесла.

      Присмотрелась. Сникла.

      – Мама, у вас опять идейные разногласия?

      – Да какие-такие разногласия, всё по-благородному. – Мать подошла к зятю и, стряхнув с него пылинки былого сражения, по-родственному похлопала по плечу.

      – Живи пока. А на работе завтра чтоб верняком был, – и обратилась к дочери: – Пошла я, Полюшка, делов много накопилось. А вы кушайте свои крендельки, кушайте.

      Полина, проводив мать, с тревогой посмотрела на мужа. Евгений вскочил. Забегал по комнате.

      – Полина, умоляю, – он был в отчаянии, – усмири её. Это ни в какие ворота не лезет!

      – Я же просила тебя быть повежливее. – Гримаса отчаяния перекосила лицо жены. – Мать нам добра желает.

      – Господи,