Вершители судьбы. Ева Шембекова
вздохнула я, доев пирог. – Папа говорит, когда меня удочеряли, то в документах не было указано никаких оборотней. Может, если бы не авария, я б и вовсе никогда не узнала, что не родная маме с папой.
– Не может, – неожиданно сказал Стас, устроившись на ещё одном стуле, возле окна. – Обращение все равно, рано или поздно, наступило бы. Авария лишь ускорила процесс пробуждения. И это даже к лучшему. Чем раньше наступает пробуждение сути, тем проще пережить и первый оборот, и вообще, привыкнуть к новой жизни. Через мои руки прошло уже немало полукровок. И не все из них были волчатами. Кого только не воспитывал! И котят, и медвежат и барсучат. Даже оленёнок один попался. Так уж его угораздило без родичей остаться. Потом, правда, прибился он к своим. Нашёл. А мне до сих пор названивает, да совета спрашивает! – Стас усмехнулся и взял кусок пирога, что уже совала ему в руки мама. Откусил, зажмурился. А потом добавил. – А что насчёт рода, то он проявится ещё до первого оборота. Уже сейчас можно предположить, что это кто-то из белых кошек. А их не так уж и много. Пумы, парды, барсы и тигры. Да, ещё северные рыси, бывает, рождаются с таким цветом волос.
– Каким это таким? – озадачилась я. – Ма-ам?
– Э, а ты в зеркало, что ли, не смотрелась? – хмыкнула Кошелева и, порывшись в сумке, протянула мне зеркальце. – Я думала, ты знаешь.
– Ярочка, ты только не волнуйся! – тут же разволновалась мама. – Ничего страшного. Тебе даже идёт.
Я заглянула в зеркало и тут же зажмурилась. Мои красивые, медового оттенка косы стали абсолютно белыми! От слова совсем! Я что, поседела? Но тут же, вспомнив слова Жданова, я выдохнула и присмотрелась получше, поймав кончик косы. Нет, не седые! Волосы были именно белые и даже слегка сероватые. И таки да, напоминали теперь звериную шкуру. Вот, только чью?
– Это только первые признаки, – хмыкнул Лёшик, нагло выпросив у мамы огромный кусок пирога. – У меня двоюродный братишка тоже полукровка. Так, он когда меняться начал, сначала жрал в три горла, потом волосы поменялись. И выяснилось, тогда, что его маман с Серым загуляла! Ох, и влетело тётке от деда! – Стас глухо рыкнул что-то по-звериному и Лёшик тут же заткнулся, словно подзатыльник получил. Но тут же, как ни в чем не бывало, вгрызся в пирог и продолжил. – А тебе и вправду идёт! Слушай, а ты уже решила, куда поступишь после школы? Кошелева, вон, в журналистику намылилась. Вчера даже в храме Макоши была! Чтоб, значит, гарантированно поступить.
– Ты че болтаешь, Чёрный? – смущённо рявкнула Аня. – Тебя там не было! Откуда ты знаешь?
– Тоже мне, тайна! – фыркнул волчонок. – Да, от тебя за километр мятой и лавандой несёт! А её только в храмах Макоши и жгут!
– Тю! Тоже мне, сыщик! – фырчит Кошелева. – Может, я дома аромасвечи жгла?
– Не-а! – смеётся Чёрный. – Аромасвечи твои воняют маслом и спиртом! А от тебя чистый запах. Такой только в храме бывает. И то, не во всяком, – он принюхался, подошёл поближе, увернулся от подзатыльника и рассмеялся. – Точно! Ты была в Московском храме!
– Да, блин! – вопит Аня. – Ты как узнал?
– А там жертвенная