Скорбная песнь истерзанной души.
туда, неведомо куда. Моё растерянное «никуда», брошенное в ответ учителю, выходит, оказалось пророческим.
Под серым февральским небом было отчего-то крайне уютно. Возможно, всему виной являлся необычайный простор, что нам внезапно открылся, когда мы вышли в город, простор, который прежде мы не замечали. Среди бледно-голубых стен школы и удушающей, пронзительной, слишком громкой тишины нам было тоскливо127 и тягостно. Хотя острее всего это ощущалось как раз вне этих стен. Опьяняющая свобода вдруг предстала нашим глазам и сердцам. Она немного пугала, но вместе с тем и делала нас всесильными. Так, во всяком случае, мне казалось. Да и Роберту наверняка тоже. Ему, пожалуй, даже больше, чем мне. И то, что случилось с ним в дальнейшей – это, я думаю, прямое следствие той нашей спонтанной прогулки.
Мы тем временем двигались в сторону центра города. Людей нам встречалось довольно мало (ведь то было ещё утро); однако суетливое бормотание обыденности доносились отовсюду. Ну а мы не возражали. Несколько минут и вовсе шли молча, что было нам совсем несвойственно. Каждый думал о своём. Поражённые, впечатлённые, ошарашенные, мы нуждались в том, чтобы осмыслить происходящее.
«И вот этого они нас лишили?!» – возмущался я про себя.
Воздух был чист и свеж. Прохладен. Небо нахмурилось сильнее. Тут и там виднелись голые деревья, откуда-то издали раздавались тревожные крики птиц, снег сковывал землю, а из самых тёмных глубин моей души128 начинало произрастать доселе невиданное, но очень приятное чувство. Будто всё пришло в норму, встало на свои места. Внутри (впервые со дня смерти отца) наступила гармония, я обрёл спокойствие, которое, как окажется в дальнейшем, многие станут принимать за безразличие, и это выйдет мне боком. Но в те мгновения, шагая по городу вместе с моим другом, я, нащупав то, что в скором времени обещало стать моей истинной сущностью, был взволнован. Ведь даже тогда я точно знал: лишь теперь я стану тем, кто я есть на самом деле и окажусь там, где мне нужно оказаться.
Мы подошли к вокзалу. Я думал повернуть обратно. Мне всё же казалось, что есть смысл посетить оставшиеся уроки. Однако доводы, которые я озвучил Роберту, вероятно, были не слишком убедительны. Хотя я не помню, что говорил. А ещё, думается мне, я всего-навсего, скажем так, по инерции хотел вернуться в школу и на секунду забыл о подлинных своих желаниях.
К счастью, Роберт мне о них напомнил. Он взглянул на меня, как на идиота и воскликнул нечто вроде:
– Да нахера обратно?! Ты чо?! Я тебе сейчас такое покажу! Пошли!
И я пошёл. Вокзал становился всё ближе. До нас доносился его дух, предельно особый, отличающийся от всего, что его окружало. Это как таинственный мир у всех на виду внутри такого же, но большего по размерам мира. Ласково мурлыкали моторы автобусов. И порой мурчание это сменялись рычанием. Отовсюду шёл пар и дым, в ноздри бил запах еды, который очень отдалённо напоминал в то зимнее утро о домашнем тепле и уюте. Откуда-то сверху, будто веления господа бога, громогласно раздавались объявления о том, какой автобус и во сколько отходит с платформы, а
Ибо тоска – она повсюду.
Моей души?