Фасолевый лес.
удача нас оставит, мы всегда сможем уехать и жить среди чероки.
И в ней, и во мне текла достаточная доля индейской крови, чтобы нас приняли. Как мама говорила, хватит одной восьмой. Она называла это нашим «подушным наделом».
Конечно, побывай она тут, она бы поняла: чтобы согласиться здесь жить, в пятую точку должно упираться чье-то ружье. Ясно, что вся эта программа по переселению индейцев чероки в Оклахому была предпринята с одной целью – чтоб присмирели и не рыпались.
Чероки верили, что Бог живет на деревьях. Так мне говорила мама. Когда я была маленькая, я забиралась как можно выше на дерево и спускалась только к обеду.
– Это в тебе индейская кровь играет, – говорила мама. – Ты хочешь увидеть Бога.
Насколько я успела заметить, во всей Оклахоме не было ни одного дерева.
Солнце меж тем клонилось к плоскому горизонту. Впереди меня ждали двенадцать часов дороги, освещенной лишь фарами моей машины. Мне не терпелось поскорее убраться отсюда. Мотор «фольксвагена» работал, пробужденный к жизни пусковыми проводами Боба Дважды-Два, и не хотелось попусту тратить этот подарок судьбы, но я слишком устала, чтобы выезжать на ночную дорогу, не поев и не выпив кофе. Включив скорость, я преодолела широкую полосу утоптанной земли, разделявшую станцию обслуживания и небольшое, похожее на кирпич здание, в окне которого горела неоновая вывеска «Будвайзер».
Как только я подъехала, на машину, словно пчелы на мед, налетела стайка мальчишек.
– Помоем вам стекла, леди! – кричали они наперебой. – Всю машину – за доллар!
– У меня нет стекол, – отозвалась я и, протянув руку к заднему окну, высунула руку наружу. – Видите, только лобовое. Повезло, ведь и доллара у меня тоже нет.
Но мальчишки не отставали. Суетясь вокруг моего «фольксвагена», они просовывали руки в машину через пустые окна. Я подумала, а не забрать ли мне с собой в бар свои пожитки. Ничего ценного у меня не было, но и последним жертвовать не хотелось.
– Вы, ребята, живете здесь? – спросила я.
Мальчишки посмотрели друг на друга.
– Ну да, – сказал один из них, что был постарше. – Вот он – живет. Он мой брат. А эти двое – нет.
– Слыхали, что такое «полароидная память»? – спросила я.
Старший мальчик кивнул. Другие просто глазели на меня и на машину.
– У меня как раз полароидная память, – сказала я. – Это как фотоаппарат. Моя голова вас сфотографировала, поэтому не вздумайте у меня что-нибудь утащить. Утащите – вам конец.
Мальчишки отскочили от «фольксвагена», машинально вытирая ладони о штаны, словно уже что-то успели сграбастать и теперь избавлялись от краденого.
На улице было уже прохладно, но в баре сохранялась дневная жара – такая, что, казалось, в воздухе можно было плавать. Возле двери притулилась проволочная стойка с открытками. В основном там были изображены индейцы в дурацких картинных позах да виды Университета Орала Робертса, который, судя по всему,