Повреждения от прекрасного. Илья Золотухин
контакт в записной книжке – «Мотя Гробы». Туфли с острым концом и печальная хлеборезка для так называемого «Блага».
«Благо» на языке гробоносцев – как «сеанс» на фене, означающее любое пожертвование сердобольных.
На эту работу я выходил в районе шести утра, в любом состоянии. Рябой дядька, начальство, присылал достаточно емкое сообщение: «Завтра, шестеро, на Бабушкинскую, ГКБ № 20, Григорьева А. В. – сопровождение люкс класса».
Люкс класс – это когда несешь ящик с лицом бурлака, но такого христианского, принимающего долю свою ублюдочную как дар божий, со спиной ровной и в пальто чистом, тапки наскипидарены кремом, а рубашка белая, не воняет и так далее.
С такой работой можно заметить, что Москва вообще не меняется, она статичная, как зиккурат, истукан, как огромная ржавая секвойя, как чума, – при любом свете солнца и погоде она живет, и какой-то отголосок этой жизни – перемещения, очередей и опозданий – можно найти в любое время и в любой локации.
Ну вот наблюдаю жизнь в полшестого утра, ем какую-то гадость, свернутую в кулек, она, скотина, капает остро-чесночной спермой на туфли. Пальто черное, потому уже жарко. Меня хлопает по плечу Мотя, он же начальство:
– Здорова, рано сегодня. – Мотя – здоровый, широкий, и идти около второй ручки ящика рядом с ним – сплошное удовольствие, главное, помнить про лицо христианского бурлака.
– Не ложился.
Он отошел за ларек, сморкался секунд десять в сухую салфетку: «Ух, бля, шальная», – и мы поплелись до ГКБ № 20.
– Повязка, учитель, – дает красно-черную тканевую повязку на рукав, как у коллаборациониста-власовца, с надписью – «ГБУ „Ритуал“».
Он называет меня «учитель», потому что я как-то сказал ему, что учусь на педагога, хотя, похоже, я больше ничему не учусь. А у меня лицо иногда прям учительское, в меру недовольное.
Нам совершенно не о чем говорить, потому Мотя вещает:
– Скопище, блядь, хуеплетизмов, а не семья. Какие дети? Какая свадьба? Че ты, Муха, несешь?.. – Муха, видимо, его попутчица, у таких людей не бывает любви, у них сожители, супруги, партнеры, домохозяйки и где-то в высоте этой пирамиды «мать моих детей». Я слабо понимаю, кто эта женщина ему, она то Муха, то Мурка, то Маша, зависит от сухой салфетки, если «шальная», то Муха или Мурка, если «добрая», то Маша или Муся. – До больного ведь доходит, ну да, мы живем вместе, но что с того, не нравится чо-то – шуруй на все стороны света, ядреная гидра, блядь. Нет ведь, нет. Весь мозг высушит и выебет, потом ходи с головой квадратной, думай.
– О чем?
– Да вообще, о чем хочешь. Душа ее потемки, сука, подвал с бомжами. Я не понимаю, уже пять лет так.
– Расставайтесь.
– Да ты дурак, что ли?
В ГКБ № 20 работал смешной «отпевающий на местах» – каждое утро у него начиналось с совета. Сегодня было что-то вроде «Ребята, берегите спину, пена, пена появится, потом горбов не оберетесь». Гробов – горбов.
Еще не менее интригующий квадратный гример в голубой рубашке, имени его мы не знали, поэтому просто – голубой гример, ни разу в жизни не