Паромщик. Джастин Кронин
великолепно; он способен на удивительные подвиги. Это единственная в природе машина, которая способна думать о чем-либо, зная о существовании противоположности этому. Причина – яркая, беспокойная поверхность жизни. Разум отвлекает нас, словно фокусник, который взмахивает волшебной палочкой и достает из-за пазухи кролика. Мы говорим: «Вот прекрасное солнечное утро. Вот чудесное море. Вот мой красивый дом, моя любящая жена, моя чашка утреннего кофе и мой бодрящий утренний заплыв». Глубже этого мы не заглядываем, поскольку не хотим, да нам и не нужно. В этом и состоит трюк: нас обманом заставляют поверить, будто мир устроен так, а на самом деле он совершенно другой.
Снова спрашиваю себя: знал ли я?
Разумеется, знал. Знал, черт бы меня побрал со всеми потрохами.
2
Мы добираемся до места к половине одиннадцатого. Под шинами хрустит гравий; дорога изобилует выбоинами, так что мы едем медленно. Еще немного, и впереди появляется дом: просторная, крытая черепицей постройка на краю дюн, обветшалая, но великолепная. Мой подопечный, сидящий за рулем, негромко присвистывает. В этом звуке сквозят восхищение и одновременно – ирония.
– Неплохое местечко, – говорит он.
Он прав. Таких домов в нынешнюю эпоху стерильных линий и чистой функциональности осталось совсем немного. Я велю стажеру ждать в машине. Ему это явно не нравится, однако правило номер один есть правило номер один. Имени ретайра я ему не назвал; едва прочитав контракт, я сразу же спрятал бумагу в карман. Возможно, он и так знает. То, что Джейсон приехал ко мне именно сегодня, а не в другой день, отнюдь не совпадение. И кто из нас нянька, а кто – младенец?
– Я не шучу. Даже если увидишь, что из окон валит дым, не смей покидать машину.
Я вылезаю и иду к дому. Время не пощадило его. Краска на стенах отходит целыми пластами; там, где океанские ветры попортили крышу, так и не появилось новых черепиц. Треснувшее оконное стекло на втором этаже заклеено липкой лентой. Крыша крыльца – в совсем плачевном состоянии: она более чем наполовину покрыта синтетическим брезентом, подпертым кирпичами. Слева от меня, в полусотне ярдов, из-за плюща проглядывает теннисный корт, вернее, то, что от него осталось. За садом годами никто не ухаживал, и он превратился в заросли. Все это производит угрюмое впечатление, и тем не менее передо мной – дом, куда более тридцати лет назад отец привел свою молодую жену. Здесь они жили вместе, пока их совместная жизнь не окончилась странным образом. Здесь прошли годы моей юности. С этим домом у меня связано множество воспоминаний, приятных и не очень.
Поднимаюсь на крыльцо, и тут входная дверь открывается. Мой отец, как всегда, тщательно одет – в данном случае по-морскому: темно-синий блейзер, идеально отглаженные белые брюки и кожаные палубные туфли. Из нагрудного кармана блейзера выглядывает треугольник носового платка с эмблемой яхт-клуба, где он долгие годы был председателем гоночного комитета. (Возможно, официально он по сей день числится председателем, но выяснять