Паромщик. Джастин Кронин
крепкий виски – паромщик не отказывается от таких предложений. Для ретайра это своеобразный ритуал. Таков основной принцип нашей профессии: дать ретайру все, что ему (или ей) нужно прямо сейчас. В последние часы перед отплытием большинство людей испытывают нерешительность. Их сомнения вполне естественны и понятны. Не так-то легко оставить позади все привязанности – людей, вещи и места, что служили балластом на корабле жизни.
– Да, спасибо, – отвечаю я на отцовское предложение. – Чашка чая будет очень кстати.
Отец уходит на кухню. Я сажусь на диван и открываю конверт. Помимо моего отчета, есть еще два документа, требующие внимания: контракт добровольного ретайрмента, согласно которому отец вручает себя нынешнего заботам Питомника для реитерации, и имя наследника. Обычно все средства и имущество переходят супруге или супругу; если же ретайр овдовел, как мой отец, то и другое достается Центральному банку. Питомцы в число наследников не входят. Такая политика способствует тому, что богатства Просперы – а они весьма значительны – не сосредоточиваются в определенных семьях. Однако ретайру разрешается оставить в наследство одну вещь, если ее стоимость не превышает двухсот тысяч долларов. Как паромщик, я обязан проследить, чтобы его завещание было исполнено.
С кухни доносится свисток закипающего чайника. Вскоре отец возвращается с серебряным подносом в руках. Он опускает поднос на стол. Руки его дрожат, так что чайные ложечки звякают, а чашки громко ударяются о блюдца.
– Хочешь, налью? – предлагаю я.
Отец отмахивается; он слишком горд, чтобы принять мое предложение. И потому я вынужден с нарастающим беспокойством следить, как отец, собрав все свое внимание, наполняет чашки сам. Любой человек сразу бы заметил, как неуклюжи его движения. Но есть еще нечто неосязаемое – я распознаю его благодаря профессиональному опыту. Это замечаешь по глазам: своеобразное метафизическое возбуждение, словно ретайр пытается заглушить звук, который слышит только он, или старается не замечать сонма висящих над ним духов.
Меня начинают будоражить тревожные мысли.
У каждого просперианца есть свое число: сто двадцать, сто тридцать, в редких случаях – даже сто пятьдесят. Оно означает количество лет, в течение которых мозг конкретного человека способен исправно работать, пока не выйдет из строя. Достижения генетики дарят нам десятки лет здоровой, деятельной жизни. Мы полностью избавлены от материальной нужды и работаем в свое удовольствие. Общественное устройство предоставляет нам широчайшие возможности для развития и самовыражения. Романтические отношения, секс, не отягощенный последствиями, – все это благотворно влияет на нас, делая годы итерации яркими и насыщенными. Но никакие возможности, никакие успехи медицины не отменяют непреложного факта: груз времени неумолимо давит на нас. Время воздействует на мозг: каждая радость и печаль, каждая минута каждого дня давят на него, заставляя накапливать и сортировать данные. (Я люблю шоколад…