Письма. Том IV (1937). Николай Рерих
ым. Белокурая[1] может лжесвидетельствовать – и это признается, по-видимому, правильным. Черная[2] может клеймить картины фальшивыми штемпелями – и это, по-видимому, признается правильным. Преступное трио может красть, лжесвидетельствовать, клеветать, кощунствовать, и все это, по-видимому, признается правильным. Когсда же кто-либо из Вас хочет сказать слово в оправдание, его резко останавливают и даже не вносят в рекорды следствий. Наконец, что же это такое и почему даже показания свидетелей-очевидцев не производят никакого впечатления? Точно бы кем-то таинственным зловеще предуказано во что бы то ни стало считать всех белых черными, а черных – белыми. В воздухе повисает какое-то странное предложение – отказом от преследования клеветы купить помощь в деле о несправедливо взимаемых с нас налогов. Может получиться такая невообразимая вещь, что, отказываясь от дела клеветы, можем навсегда остаться «спайем»[3]. А помощь врагов в деле несправедливо взимаемых с нас налогов – не окажется ли в конце концов, что дело о налогах повиснет в воздухе, а наименование «фродом»[4] останется? Может быть, где-то имеются люди, для которых честь и достоинство являются какими-то отжившими, ненужными в наш «практический век» понятиями. Но не убоимся показаться этим людям архаическими, ибо будем защищать честь всеми силами. Обратите внимание, какое ужасное предложение уже приближается. Предлагается ценою чести купить проблематическую «помощь» в освобождении от несправедливо потребованных налогов. При этом все отлично знают, что отказ от чести требуется единственно потому, чтобы обелить недопустимые поступки Глиина. А в деле несправедливых налогов кто же будет помогать – ведь помогать будет сам доносчик. Когда Вы взвесите все эти обстоятельства, то каждый подумает – какие же ужасные страницы вносятся в рекорды истории! Ведь все то, что Вы нам пишете, и наши слова Вам – это не будут случайные письма, затем брошенные в корзину хлама. Нет, это будут страницы позорной истории, и надо удивляться тем законникам, которые могут так легко ставить на карту чужую честь и достоинство. Можно приводить цитаты из Конфуция, Ювеналия, Шекспира и многих других о том, что клевета хуже убийства. Во Франции только что доведен до самоубийства оклеветанный министр Салангро[5]. После этого прискорбного случая, потрясшего общественное мнение, спешно был проведен строгий закон, карающий клевету. Вы знаете, что Юсуповы получили полное удовлетворение в английском суде за клевету в фильме[6]. Много примеров можно приводить, когда общественное мнение и суд возмущенно осуждали клеветников. Почему же только в нашем деле клевета неосуждаема? Почему же так легко предлагается ценою чести купить какую-то проблематическую помощь в деле, в котором мы правы стопроцентно? Вероятно, Вы все четверо в один голос ответите, что Вы-то все это понимаете и горсть наших друзей это тоже понимает, но, мол, «местные обычаи времени» таковы, что честь считается наименьшим обстоятельством. Насколько несправедлив и бездушен должен быть человек, который бы признал все действия преступного трио превосходными, а все Ваши доводы ничтожными и даже неверными.
Хочется как-то еще яснее и еще проще кому-то сказать о происходящей НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ. Нам предлагают два года выда[ва]ть по пять тысяч с условием, чтобы мы перестали называться людьми. Не лучше ли было бы предложить по три тысячи, чтобы эта сумма более напоминала 30 сребреников? Наверное, со временем, когда кто-то прочтет все наши письма, он подумает, что в какое же такое средневековье могло происходить настолько несправедливое отношение. Вор похищает из-под замка чеки Мориса. Все улыбаются и, вероятно, считают это злодеяние прекраснейшим поступком. Даже суд не протестует против такого воровства, хотя этим самым проступком и сам суд должен быть оскорблен, ибо в этом взломе запертого хранилища во время инджанкшэна[7] заключено оскорбление самого суда. Неужели преступное трио находится в таком исключительнейшем положении, что ни [за] какое преступление с них не может быть взыскано? В таком случае действительно прав Плаут, говоря, как Вы пишете, что преступники могут подсыпать в еду толченое стекло. После всего происшедшего и это предположение перестает быть диким. Очевидно, все возможно. Какие-то таинственные темные силы разрешили преступникам любые преступления. Происходит какая-то непостижимая несообразность. Всюду культурная работа приветствуется, но лишь в случае трио ничто культурное не принимается во внимание. Выходит, что всякая культурная работа в этом историческом судоговорении считается чем-то ничтожным, самым наипоследним; Вам всем бросают в глаза, что все мы какая-то шайка ничего не стоящих, никогда ничего не сделавших людей. Нам всем противопоставляется подложный Гейдельбергский доктор, который, как оказывается, от колыбели уже был знаменитейшим культурнейшим деятелем, читал лекции, оканчивал университеты, украшен многими дипломами и всегда от рождения был знатоком искусства. Все это Вы со скорбью сообщаете в Ваших письмах. Так пишется история. А где же Баттль, Копланд, Вагнер и все те справедливые люди, которые многократно производили оценку культурной работы? Может быть, все они просто не знают происходящего, не уведомлены вовремя
Э.Лихтман.
Н.Хорш.
Spy (
Fraud (
В ноябре 1936 г. министр внутренних дел Франции Роже Саленгро совершил самоубийство в результате клеветнической кампании, организованной против него крайне правыми газетами.
В 1934 г. князь Феликс Юсупов выиграл судебный процесс против американской кинокомпании «Metro-Goldwyn-Mayer», снявшей фильм о Григории Распутине, по сюжету которого жена князя, Ирина Юсупова, состояла с Распутиным в любовной связи.
Injunction (