Вторая жизнь Петра Гарина. Александр Геннадьевич Смирнов
казалось, не брал в расчет положение собеседников.
– Вы бы видели, что творилось в Буэнос-Айресе в декабре, какие типажи, какие туалеты, – не выдержав натиска, сдался ди Сороно. – Янки созвали чрезвычайную межамериканскую конференцию по сохранению мира, съехались представители всех государств обеих Америк. Рузвельт снизошел, засвидетельствовал почтение нашему медвежьему углу.
– Каков он?
– Мил, улыбчив, кажется, неплохо образован.
Сеньор Нови, заметив в расфуфыренной толпе гостей знакомое лицо, кивнул.
Высокий швед ответил на приветствие взмахом огромной руки. Подле белобрысого великана почтительно безмолвствовал олицетворяющий собой последний крик моды Петр Петрович Гарин.
Он был в числе приглашенных на большой прием в посольстве США по случаю Дня Независимости. Инженер пришел сюда, полный достоинства, безукоризненно постриженный и выбритый, элегантный вплоть до последних мелочей костюма. Булавка с крупной черной жемчужиной красовалась на его красном галстуке, через другую такую же жемчужину был продет шнурок от пенсне, накрахмаленные манжеты сорочки жестко обхватывали запястья, воротничок идеально прилегал к кирпично-смуглой шее. Лакированные штиблеты не оставляли сомнений в отношении их лондонского происхождения.
Благодаря рекомендательным письмам капитана Гастингса, в одно мгновенье преображавших людей, и приличному счету в солидном кредитном учреждении Гарин быстро акклиматизировался в Буэнос-Айресе. Местная иностранная колония приняла его вполне благожелательно. В короткий срок Петр Петрович свел знакомства с заметными персонажами аргентинского бомонда. Первоначально в его планы не входило надолго задерживаться в Аргентине – его занимала мысль о загадочной плите, найденной Индианой Джонсом в Мексике. Однако, попав в комфортные условия, инженер решил дать себе передышку. Он занялся здоровьем, нанял репетиторов английского и испанского, выучился модным танцам. При помощи специального педагога ему удалось обуздать свои причудливые замашки, теперь в нем чувствовалась обходительность воспитанного человека. И, наконец, он полностью приобщился к современной жизни, заполняя пробелы одиннадцатилетнего заключения на острове.
–… позавчера исполнилась годовщина его смерти. Когда он умер, я не знала, стоит ли дальше продолжать свой бренный путь. Как он страдал, мой бедный мальчик, – женщина качнула по-стариковски окостенелым торсом, бриллиантовая брошь, приколотая выше увядшей груди, перелилась волшебными искрами.
– Моя милая, вы разрываете себе сердце… – пыталась утешить ее полная дама с шикарной диадемой в волосах.
– Вы же помните, какой он был. Сколько жизнерадостной энергии излучал, как был очаровательно ласков. А какие у него были глаза! Умные, ясные, кроткие. Этот незабываемый, проникающий в душу настойчивый верный взгляд… – старуха задохнулась от переизбытка нахлынувших чувств, и кружевной платок очутился у ее выцветших глаз.
Три