Ласко́во. Петр Смирнов
костёр. Как было здорово, разбежавшись, прыгать сначала через густой белый дым, а потом и через пламя. Не сразу отважишься на такое. Зато, перепрыгнув однажды, уже не утерпеть – хочется прыгать еще и еще.
Романтичным казалось нам быть пастухом.
А на самом деле труд пастуха – адский. Попробуй-ка с ранней весны до “белых мух” ежедневно, без единого выходного, в зной и дождь, в холод и слякоть, от восхода до заката быть наедине со стадом. При этом к пастуху каждый мог придраться, отругать его из-за любого пустяка. Никак было не угодить всем хозяевам. Мало молока надоили – пастух виноват. Хотя знали: на пастбище в иное время “вошь пусти – найдешь”. Или потравила корова посевы – не съела ничего, только помять успела. Хозяин обнаружит, отругает последними словами, а иной еще и удержит осенью из оплаты. Никому не пожалуешься – мать не защитит, еще добавит: она о будущем лете думает.
Вот случай. Днём в стадо ворвались волки и унесли овцу. На крик пастуха никто из деревни не прибежал и беде не помог. Сильно обозлило это пастуха. Вечером, когда стадо пришло в деревню, посыпались от баб вопросы:
– Ва-аньк, никак волки были?
– А неуж собаки?!
– Унесли?
– А неуж принесли?!
– Ты-то вопе́л (кричал)?
– А неуж песни пел?!
Только так и мог выразить пастух свой гнев.
“Легче камни ворочать, чем в поле ходить”, – говорили в народе.
Толока
Еще вчера папаша и тятяша принесли из-под навеса рогулю. Затем папаша снял с дрог задние колеса, подкатил к рогуле, смазал, надел на ось, прокрутил, приподняв, и закрепил заторчками.
Бабуша с мамой наготовили праздничной еды. Работников много, работа тяжелая.
Меня разбудили на заре. В избе уже курили за разговором мужики, приехавшие помогать: из Махновки – дядя Лёшка, муж папашиной сестры Нюши, с сыном Колькой; из Тереховки – дядя Ваня Гусак, муж маминой сестры Орьки (Арины), с дочерью Нюшкой. Наши деревенские ждали на улице, пока папаша и тятяша разбирали зáдруги (вставные жерди), чтобы можно было ездить прямо через двор. Семеро лошадей были уже запряжены. Люди толпились, переговариваясь и посмеиваясь.
Я поднялся сразу, наскоро ополоснул лицо из рукомойника и побежал к своей рогуле. Папаша помог влезть на Ваську верхом, дал в руки повод. Сам, держа коня за узду, подпятил рогулю к хлеву, и мужики стали вилами набрасывать навоз.
Я прикидывал, кто из повозников может меня обогнать.
Конечно, я знал всех лошадей и повозников. У махновского Кольки конь лено́й, бегать не любил. Когда его стегали кнутом, он только усиленно махал обрезком хвоста. (В Махновке на хуторах кто-то ночью обрезал всем лошадям хвосты, чтобы сдать волос на спирт-денатурат). Тереховский конь старый, спокойный, повозником на нем наш Митька. Из наших, деревенских, обогнать меня некому: у тети Матрены кобыла молодая, так она сама старая, поедет только шагом. У других ребят лошади в беге уступали нашему Ваське – это проверено, когда гоняли коней в поле.
На полосах, куда возили навоз,