Ласко́во. Петр Смирнов
убить: подумать только! Считай, всё хозяйство решил. Хыть вешайся.
– Да-а, – покачал головой папаша.
Пришли бабы. Папаша сказал:
– Ты, Андрей Савельев, прости, а я схожу попарюсь.
– В байню-то? А знаешь, сват, и я с тобой… А то мне …не! А то тебе одному грустно… Ты одевайся, а я вперёд пойду.
Андрей встал, надел шапку и пошел за дверь. Пока папаша собирался, Андрей успел выйти за сарай и направился не в нашу, а в бобкину баню. Почему-то она не была истоплена в тот день. Может, на день раньше топили, или суббота была недавно.
И вот Андрей с пьяных глаз пришел в холодную баню, разделся и сел на полок ждать папашу. Папаша тем временем попарился и помылся в своей бане. Про Андрея, который ему не очень был и нужен, подумал, что тот ушел к Мишиным. Однако на обратном пути увидел следы на снегу, которые вели к бобкиной бане, и пошел по ним. Нашел одежду Андрея в предбаннике и, всё поняв, расхохотался.
Из бани, заслышав хохот, взмолился Андрей:
– Сва-а-ат, твою мать, горазд ты долго! Поддавай скорей, ить я замёрз!
Папаша просто зашёлся хохотом, когда голый Андрей, не веря, что он в нетопленой бане, никак не хотел слезать с полка и всё просил поддать.
Андрея согрели дома самогоном. Ночевать он ушел к Мишиным и там гостил весь праздник.
Смеялись долго.
Сельдишники
Сельдишниками у нас называли старьёвщиков. Иногда они появлялись и в нашем Ласко́ве:
– Эге-гей! Сам выхади, тавариша вывади, ко мне падвади!
Мы, мальчишки, первыми услышим и бежим в край деревни встречать сельдишника. Лошадь его понуро бредёт, не обращая никакого внимания ни на рой слепней, ни на истошный лай Мильтона. Сам сельдишник сидит на куче старых тряпок в передке телеги, дымит самой дешёвой папиросой под названием “смерть мухам”. Ноги поставлены на оглобли, в руках вожжи, поверх серой замусоленной рубахи надета старая-престарая чёрная жилетка. Лошадь будто знает мысли хозяина: в поле идет быстрым шагом, спешит, а как только въезжает в деревню – еле бредёт, дает возможность зазывать покупателей. Мы идём рядом с повозкой, но старьёвщик на нас ноль внимания, вынимает изо рта папиросу и кричит:
– Тряпки, кости, рукава от жилетки, шубные лепни́ (куски), кафтановы воротники – всё берём, селедку продаём, рассол даром даём. Эй, выхади, тавариша вывади!
Напротив матрёниного дома лошадь останавливается сама. Сельдишник слезает с воза, обходит его кругом, поправляет укладку, подтягивает ослабевшие верёвки. К возу одна за другой идут старухи – наша бабуша, тетя Фёкла, тетя Маша Бобчиха. Это – разведка: почём селёдка, почём крынка рассола, нет ли мыла или гребешка.
– Всё есть, бабки, всё! – отвечает сельдишник.
Старухи идут домой за тряпками, костями, а нас посылают в поле сообщить родителям, что приехал сельдишник. И вот возле телеги с бочкой собирается вся деревня и начинается торговля.
– А-а, ты мало навесил, – говорит Груня, – на нашем безмене больше, ей-бо!
– А иди ты со своим безменом! Деревяшка какая-то. Вот – законный безмен. Видишь, номера написаны