Эмма. Джейн Остин
всяком случае, несомненно, как нельзя лучше служит своему назначению.
– И длинная, каких у нас было мало.
– Как раз длина, я считаю, не слишком большое достоинство. Такие шутки, вообще говоря, чем короче, тем лучше.
Гарриет, вновь поглощенная шарадой, не слышала ее. Сравнения самого благоприятного свойства приходили ей на ум.
– Одно дело, – говорила она, а щечки у самой так и пылали, – когда у человека голова как у всякого другого, – понадобилось сказать что-то, он садится и пишет письмо, в котором сказано самое необходимое, и вкратце, – и другое дело сочинять стихи и шарады, вроде этой.
Более решительного неприятия мистера Мартина с его скучною прозой и желать было нельзя.
– Прелесть что за строки! – продолжала Гарриет. – В особенности две последние… Но как вернуть ему листок, сказать, что я нашла разгадку?.. Ах, мисс Вудхаус, как нам теперь быть?
– Предоставьте это мне. Вам делать ничего не надо. Нынче же вечером, я полагаю, он будет здесь, и я верну ему шараду – мы обменяемся незначащими фразами, а вы будете ни при чем. Пускай ваш томный взгляд вспыхнет для него во благовременье.
– Ах, какая жалость, мисс Вудхаус, что эту прекрасную шараду нельзя переписать в мой альбом! Там ни одна не сравнится с нею.
– А что вам мешает? Опустите две последние строки и переписывайте на здоровье.
– Да, но эти две строки…
– Самые лучшие. Согласна – чтобы наслаждаться ими наедине. Вот вы наедине и наслаждайтесь ими. Они не станут хуже оттого, что их отделили от целого. Двустишие не распадется, и смысл его не изменится. Вы только уберите его, и исчезнет всякий намек на то, кому посвящаются стихи, – останется изящная и галантная шарада, способная украсить собою любое собрание. Уверяю вас, небрежение к его шараде понравится ему не более, чем небрежение к его чувствам. Влюбленного поэта если уж поощрять, то непременно и как влюбленного, и как поэта, не иначе. Дайте альбом, я запишу ее сама, и уж тогда никто не усмотрит в ней ни малейшей связи с вами.
Гарриет повиновалась, хотя в ее сознании части шарады оставались неразделимы и ей не верилось до конца, что не объяснение в любви записывает в альбом ее подруга. Слишком сокровенными казались ей эти строки, чтобы предавать их гласности.
– Я этот альбом теперь из рук не выпущу, – сказала она.
– Очень хорошо, – возразила Эмма, – вполне естественное побуждение, и чем долее оно не покинет вас, тем мне будет приятней. Однако сюда идет мой батюшка, и вы не станете противиться тому, чтобы я прочла ему шараду. Она доставит ему такое удовольствие! Он обожает подобные вещи, в особенности когда в них сказано что-нибудь лестное о женщинах. Его нежнейшая душа исполнена самой рыцарской галантности! Позвольте же прочитать ее ему.
Лицо Гарриет изобразило серьезность.
– Гарриет, голубушка, негоже так носиться с этой шарадой… Вы рискуете, в нарушение всех приличий, выдать свои чувства, ежели обнаружите чрезмерную понятливость