Наёмный самоубийца, или Суд над победителем. Повести и рассказы. Геннадий Викторович Логинов
мужчина впился взглядом в её обнажившуюся натуру и, не в силах более себя сдерживать, сделал то, о чём мечтал с самого начала их встречи. А именно – сорвав полотно с холста, взял в руки краски и кисточку, начав уверенно накладывать мастерски отточенные плавные мазки.
Потеряв ощущение времени, он самозабвенно писал, выводя затейливые узоры вплоть до самого утра, пока крики первых петухов не вернули его к реальности. К этому времени работа уже была практически завершена.
– Уже готово? Мне уже можно посмотреть? – сохраняя неизменную на протяжении всей ночи позу, спросила незнакомка.
– Почти. Наберись терпения, осталось совсем немного, – заверил художник, нанося завершающие штрихи, и, глубоко вздохнув и протерев уставшие глаза, отложил на время кисточку. – Так понимаю: теперь вместо ужина придётся делать завтрак. Кстати, хотел подписать, но вспомнил, что не знаю, как тебя зовут.
– А как бы ты меня назвал? – кокетливо поинтересовалась натурщица.
– Ну… – окинув её взглядом в очередной раз, художник призадумался. – Ну, скажем, Аврора. «Утренняя заря».
Мужчина указал за окно, где, торжествуя над трупом старого дня, из рассеянного мрака восставал его молодой победитель.
– Аврора, – пробуя имя на слух, произнесла она. – Пусть будет Аврора. Мне кажется, мы оба сильно устали. Пора бы и отдохнуть…
…Счастливые не замечали часов, дней, недель, месяцев, и вскоре дождались начала нового года. Проводя вместе всё время, они понимали друг друга не то что с полуслова, но, казалось, буквально с полумысли. С утра и до вечера он писал её, а она позировала ему, прекрасная и загадочная, как в самый первый вечер их знакомства. Он почти ничего не знал о ней, за исключением тех разрозненных сведений, которые она сама порой сообщала, время от времени приоткрывая вуаль своей тайны. Но слабо верилось даже и в это. Тем не менее, он доверял ей и считал, что знает достаточно: она – это она, он – это он, их обоих связывает великая сила любви, и прочее есть не более чем излишняя шелуха.
Целиком и полностью поглощённый Авророй (настоящего имени которой он по-прежнему не знал, да, в общем-то, и не хотел знать), художник сделался ещё большим затворником, чем слыл до этого. Перестав посещать даже «Приют художника», он извинялся перед немногочисленными приятелями, объясняя, что теперь уже стал всецело занят семьёй и бытом. Этот период отличался наибольшей художественной плодовитостью, и круг постоянных нанимателей стал постепенно увеличиваться. Когда живописца спрашивали о том, что вдохнуло в него доселе невиданный энтузиазм, тот улыбался и отвечал полушутя, что никакого особого секрета тут нет – просто он недавно женился на собственной музе.
Одни считали его гением, заявляя, что ему простительны странности и причуды; другие принимали за ненормального, не стесняясь обзывать так публично; а третьи называли его любителем пускать пыль в глаза, создавшим себе специфический творческий