Мираж. Элизабет Вернер
и вдруг его единственная дочь так поступила с ним! Полученная им через некоторое время просьба о прощении вместе с известием, что молодые люди обвенчались за границей, нисколько не изменила его взгляда на дело. Он отвергал все попытки к примирению, не отвечал ни на одно из писем дочери, не ответил и на последнее, в котором его уведомляли о рождении ребенка. Дочь для него больше не существовала.
Родные Бернрида выказали такую же непримиримость. Отец не простил непокорному сыну самовольного шага, а особенно того, что он разбил его надежды, и отказался от него. Со своей стороны барон был слишком горд и упрям, чтобы просить прощения за поступок, который он считал лишь осуществлением своего права на свободу. Он резко ответил на заявление родных о том, что они отрекаются от него, и разрыв состоялся.
Само собой разумеется, молодую чету лишили всякой поддержки, но на первый год хватило наследства, которое Бернрид получил от дальней родственницы. Пожалуй, его было бы достаточно для того, чтобы начать скромную, но обеспеченную жизнь, принявшись за какое-нибудь дело, однако Бернрид, выросший в богатстве и никогда не знавший нужды, и не подумал так употребить деньги. Он продолжал жить с женой так, как привык, а когда капитал с непостижимой быстротой исчез, начал жизнь авантюриста, переезжая с женой и ребенком с места на место, пока не попал в Каир, где его жизненному поприщу суждено было так внезапно закончиться.
Немецкая больница находилась в предместье, среди садов и вилл; сюда не долетал шум города, и здание имело очень мирный и веселый вид, как будто в его стенах царили покой и счастье.
Был уже вечер, когда Зоннек шел через сад, направляясь к больнице. Он попросил вызвать доктора Вальтера, и тот тотчас вышел к нему.
– Вы как раз вовремя, – сказал он. – Я только что отправил экипаж в город за маленькой Эльзой, потому что… конец приближается. Я уже утром опасался, что Бернрид не доживет до ночи; вместе с тем оправдалось и другое мое предположение: он в полном сознании. Я предупредил его о вашем приходе, и он желает видеть вас. Пойдемте!
Они вошли в простую, но приветливого вида комнату. Около кровати сидела сестра милосердия; доктор шепнул ей несколько слов, и она вышла. Зоннек тихо подошел и нагнулся над больным.
– Людвиг! – произнес он вполголоса, но в этом одном слове выразилась вся боль этого печального свидания.
Бернрид, еще вчера полный сил и бурно возмущавшийся против возможности потерпеть поражение, лежал теперь бледный и неподвижный, но в его лице уже не было горького, ожесточенного выражения; здесь все было кончено так же, как и в его жизни.
– Лотарь! – проговорил он слабым голосом. – Теперь ты пришел?
Зоннек понял упрек и опустил глаза. Он хотел говорить, но Бернрид жестом остановил его.
– Не надо, ты ведь был совершенно прав, но мне было больно. С тех пор, как… моя жизнь пошла под гору, я испытал много горького и унизительного, но самым горьким был все-таки тот момент, когда ты