Сны Бога. Мистическая драма. Мария Мелех
в горе хлама, стыдливо прикрытые картонными футлярами. Небрежность, с которой хозяева кладовой упомянули эти произведения искусства, поначалу позволила мне предположить, что они отдадут их почти даром. Однако, заметив в моих глазах потусторонний блеск, просочившийся в реальность, как только я увидал рыже-палевые, коричневатые, с приглушенным золотом и каплями зеленого, библейские сюжеты в сплетении нитей, они сразу нагнали цену. Я не спорил. Это было доказательство, которое я собирался отправить волшебной посылкой маленькому Ники, чтобы хоть немного поддержать его и ободрить, пока взрослые с довольной, но снисходительной усмешкой вслушивались в его увлеченное сопение над первым в жизни альбомом акварели.
Итак, это настигло меня еще до первого причастия. Шальная мысль закрадывается в мою привычную к покаянию голову: а не имеет ли мой талант нечто общее с занесенным несчастному младенцу вирусом одержимости, подхваченным майским ветром вместе с пылью на ступенях старого собора? Может, это какой-то настырный дух, влетевший в меня? Но к чему эти вопросы? Будь у меня смелость назвать себя гением – не возникла бы и необходимость оправдывать свою одержимость.
Все произошло случайно, в спокойном течении обычного воспитательного процесса. Мать усадила меня за стол, на котором уже был разложен беззащитный в своей белоснежности лист бумаги, стоял стакан с прозрачной водой, лежала приветливо распахнутая коробка с яркими, сочными, ягодными, съедобными, мармеладными квадратами красок. Конечно, в беспамятном младенчестве я уже имел опыт общения со штрихами и линиями, которые даже мог обернуть в череду концентрических кругов. Но их сюрреалистичный смысл не проник в мою душу и не оставил в ней графитных следов.
Я помню, как если бы это происходило мгновение назад: мама ласковым движением направляет мою руку, пальцы которой в судорожном испуге обхватили кисть… Динь-звяк! – металлический ободок, сжимающий пушистый хвостик, ударяется о стекло и, ведомые единым духом, мы выбираем пурпурный, обмакнув в него мокрый мех. Краска почти стекает с ворса – моя скованность не позволила фее-родительнице выверить количество капель воды – но мы успеваем донести кисть до листа, и с мягким нажимом, скользко, влажно, распространяя едва уловимый сладкий аромат, рождается линия. Она вспарывает невинность бумаги, сначала проступая насыщенным огнем, затем превращаясь в лилово-красную реку, воды которой с каждым миллиметром становятся все более прозрачными. Этот пурпурный поток пересекает карту листа слева направо, чуть по диагонали вверх. Где-то на середине кисть заваливается набок, линия скручивается в ленту, и я, затаив дыхание, наблюдаю геометрическое чудо, превратившее двухмерную плоскость в иллюзию трехмерного пространства.
Я не сразу решился повторить эксперимент самостоятельно. Как только мама встряхнула мою руку над водой и осушила кисть маленьким лоскутком, приготовленным заранее,